На их пути, невдалеке, возле забора два парня читали афишу.
— Как ты думаешь, танцы будут? — говорил один.
— Будут! — с сознанием своего превосходства объявил другой парень. — До четырех часов утра. Читай внизу, дубина!
— Так какая-же это драма, когда танцы?
— А такая, под конец на сцене один артист стреляться будет.
— А-а!.. Ну, тогда пойдем!
— Пойдем, Ширяй, если пустят.
— Нас-то, зареченских, не пустят?! — долговязый выгнул длинную руку и показал свой огромный кулак. — Все… Всю эту банду задавак-интеллигентов расшибу!
Таня с нескрываемым страхом смотрела в глаза Северьянову.
— Блажит парень, — скользнул Северьянов взглядом по изможденному лицу длиннорукого, — а поди смирная и незлая душа, которую каждый день запрягают в непосильный воз жесткие хозяйские руки и которую с утра до вечера давит опостылевший хомут.
Миронченко, Иволгин и Демьянов сидели в актовом зале учительской семинарии в первом ряду с замкнутыми лицами. У них, по-видимому, не клеился разговор.
Доцент Сергеев и лектор-математик заняли места в середине зала. Приезжая учительница, Маргарита, обдавала их холодным сиянием своих больших черных глаз. Она время от времени мило и молча улыбалась. Математик, к удивлению Северьянова, был необыкновенно говорлив и, судя по притворно-внимательному и бессмысленному лицу ее, распространялся о каких-то высоких материях. Та в ответ иногда многозначительно прищуривала глаза, играя длинными ресницами.
— Вот вам бы, — понял наконец математик, что возвышенная тема надоела его прекрасной соседке, — вам бы играть роль панночки. Все с ума сошли бы. А я первый.
«Действительно, — подумал, хмурясь, Сергеев, которому надоела болтовня математика, — глупость заразительна».
Северьянов с Борисовым и Дашей Ковригиной устроились в последнем ряду. За ними толпились опоздавшие. Среди них, настороженно следя за Северьяновым, стояла Гаевская. Ни Даша, ни Северьянов, ни Борисов не заметили ее.
— Напрасно ты злишься, Даша, — убеждал Северьянов Ковригину, — на этих зареченских парней. Пропустила бы их, и дело с концом.
— Я так и сделала. Один из них, который похитрее, после этого сказал мне: «Моя мамашка вот так тоже выругается вся, а потом накормит». — Даша вздохнула и приняла печально-задумчивый вид. — Говорят, что нежными словами слона можно на волоске вести за собой. А я вот не могу выговаривать нежных слов. Голос у меня грубый. — Веселые, ясные, серые глаза Даши озабоченно улыбались. — Ох, далеко, Степа, еще то времечко, когда весь наш народ сознательным и культурным станет.
— Помнишь, Даша, — возразил, перебивая ее, Северьянов, — как в Пустой Копани мои приятели принесли ко мне в школу огромного степного орла, которого они нашли в поле с наледью на крыльях… Наш народ вот так же лежал на земле и тоже с наледью на могучих крыльях. Революция растопила наледь, и теперь он быстро и высоко летит в будущее.
Лицо Даши осветилось загадочной улыбкой.
Борисов со своим обычным незлобивым спокойствием молча сидел рядом с Северьяновым и время от времени смежал глаза. Он слышал, но не слушал разговор Северьянова с Дашей, а под конец совсем погрузился в безмятежную дрему.
— Коля, ты спишь? — толкнул его в бок локтем Северьянов.
— Вздремнул малость, — блаженно и глуповато улыбнулся сонными глазами Борисов.
— Счастливчик, — сказал Северьянов Даше, — на все смотрит хладнокровно и, кажется, ничто его не волнует.
— Неправда! Я волнуюсь, когда иду получать зарплату. А вдруг вычтут больше, чем в прошлый месяц?
— Познакомь его, Даша, с какой-нибудь веселой девушкой!
— Знакомила. Пустая трата времени.
— Ты что же это, байбак?! О тебе хлопочут, а ты!..
— За мной не ухаживают, а я не умею.
— А ты пробовал?
— Пробовал… За Маргаритой.
— Ишь куда хватил! За этакой красавицей? Как же ты ухаживал?
— Очень просто. Это было в ту эпоху, когда она еще не вскружила голову московскому лектору. Встретились мы с ней на Брехаловке[6]. «Здравствуйте», — говорю. «Здравствуйте!» — «Хотите в кино?» Она выкатила свои белки. Смотрит на мой рыжий пиджак. Физиономия кислая. Я говорю ей: «Не беспокойтесь!
У меня дома есть новенький костюмчик из черного кастора».
Борисов умолк, со строгостью посматривая на Маргариту, которая все еще ослепляла московского ученого сиянием своей холодной улыбки. Лицо его приняло рассеянный вид. Северьянов спросил:
— Чем же у вас все-таки кончилось?
Борисов вздохнул, но ничего не ответил. Даша тихо певучим, грудным голосом молвила: