В «Русалке» этот мотив значительно углублён. Тогда как в «Яныше» королевич как будто случайно встречает маленькую водяницу, — в драме встреча Князя с Русалочкой сознательно подготовляется её матерью:
У Русалки, таким образом, есть готовый план мести. Каков он в точности, мы не знаем, так как пьеса обрывается на первом моменте встречи Князя с Русалочкой. Но несомненно, что дальнейшее течение драмы должно было содержать осуществление этого плана. В отличие от русалки Елицы, прямо отвергающей любовь королевича, эта вторая Русалка намеревается быть коварной. Ещё не зная, возгорится ли снова любовь к ней в сердце Князя, она готовится возбудить эту любовь своею притворной любовью.
Таким образом, наше предположение о возобновляющейся любви Князя как о предмете дальнейшей драмы дополняется: эта любовь должна была стать орудием мести в руках Русалки. Как именно развернулся бы далее сюжет «Русалки» и чем бы закончился, — сказать нельзя. Ясно одно: эта любовь к мстящему призраку, к «холодной и могучей» Русалке должна была привести Князя к гибели. «Русалка» должна была стать одной из самых мрачных страниц в творчестве Пушкина. В этой драме замышлял он представить мщение прошлого. Недаром ещё в 1828 году писал он в «Воспоминании»:
Один из этих двух призраков должен был явиться в «Русалке».
Маскируя свою личную драму притворным подражанием опере Краснопольского, главные очертания которой столь роковым образом оказались удобными для такой маскировки, Пушкин не без лукавства заимствовал из «Днепровской русалки» также и ряд подробностей. Среди книг Пушкина сохранился экземпляр «Днепровской русалки», взятый, по-видимому, взаймы из личной библиотеки А. Ф. Смирдина: на экземпляре I-й части имеется смирдинский ex libris[284]. По-видимому, Пушкин пользовался этой книгой как справочником и пособием для маскировки. Он сознательно, для отвода глаз, заимствовал детали у Краснопольского и держал книгу у себя, пока «Русалка» не кончена. После смерти Пушкина смирдинская книга так и осталась в его библиотеке, не будучи возвращена владельцу.
О частностях, заимствованных у Краснопольского, писалось не раз, и я не буду на них останавливаться. Для нас интереснее некоторые другие частности драмы, тоже представляющие собой маскировку — только иного рода.
Воспоминание — не только один из самых излюбленных мотивов пушкинской поэзии, но и один из её импульсов. Однако превращая воспоминание в художественное произведение, Пушкин, под давлением сюжета и стиля, часто бывал принуждён изменять очертания подлинного факта. Иногда это делалось и для того, чтобы скрыть автобиографическую природу произведения. Объективируя таким образом факты и делая их общим достоянием, Пушкин как бы терял нечто из драгоценного запаса воспоминаний, но тут же, ради возмещения лирического убытка, а также из своеобразного лукавства, старался зафиксировать какую-нибудь вполне конкретную частность и тем самым зашифрованно, «для себя», восстановить интимную связь «поэтического вымысла» со своей собственною действительностью.