Светлана Балашова
София, 15 ноября 1997 г.
Часть первая
Музу на светский раут привожу…
Неимоверный случай
И он Варвары Алексевны
зевоту вдруг благословил.
1980 год, Вена. Начало эпохи, которая длилась целых семь лет. Где-то там, в небесной книге моей судьбы, этот миг жизни записан был, наверное, в момент моего рождения. Там, в других временных мерностях, приготовленная для земной стези, я проскочила по ней в мгновение ока с какой-то неведомой землянам внепланетарной скоростью. А земное бытие оказалось всего лишь замедленным зеркальным отражением того иного, уже прожитого. Иначе как объяснить, что в детстве мечтала я о Вене и ещё двух городах, ничем не связанных друг с другом, — Вавилоне и Париже? И не просто мечтала, а изучала их карты, будто готовясь к путешествию, и без устали блуждала по их улицам, переулкам, площадям. Знала наизусть — разбуди ночью, без запинки отвечу — расположение всех их знаменитых достопримечательностей — музеев, соборов, дворцов, памятников, парков. Можно, конечно, объяснить и по-иному. Интерес к Вене пробуждён был музыкой Моцарта, Бетховена, Шуберта, Штрауса. Она породила желание узнать и о них самих и городе, пропитанном их мелодиями. Любопытство к Парижу пришло через французскую литературу, а к Вавилону? Нет, не через сказки Шехерезады — они созданы другой цивилизацией и другим народом. Мечта о нём была навеяна его тайной: город-мираж, рождённый и погребённый песками, город-химера, в гордыне дерзнувший построить башню до самого Неба и наказанный за своеволие великим столпотворением. Мечты, как резинка, могут растягиваться в длину — мои растянулись на всё детство и были его наиглавнейшим естеством: не мечта-желание, а мечта-реальность, своеобразный вид мимикрии в жизни девчонки из глухой сибирской деревни, куда после окончания мединститута была «сослана» моя репрессированная мама. И совсем естественно в ней не жила надежда увидеть когда-нибудь своими глазами эти города-сказки. А они, несбыточные, сами вошли в мою жизнь именно в той последовательности, в какой грезились: Париж, Вавилон, Вена.
«Wien, Wien, nur Du allein…»[1] — поют австрийцы о своей столице. В самом деле другой такой нет на свете. В этом я убеждена. Но смогу ли объяснить её неповторимое очарование? От прочих городов-музеев мира её отличает прежде всего особый венский стиль. Точёная готика, пышное барокко, строгий ампир, томная разнеженность сецессиона. И многие другие приметы: особая элегантность венок, изысканные витрины — эти маленькие шедевры искусства, каких не встретишь даже в Париже (диву даёшься при каждой сезонной их смене безграничности фантазии венских дизайнеров); особая чистота улиц и не на последнем месте — вышколенная приветливость и улыбчивость венцев и вкус, изящество везде и во всём.
Русский или австрийский князь?
Бесконечно бродя-блуждая по городу, я натолкнулась на переулок Разумовского. В ту пору я ещё мало знала о бывшем русском после в Австрии — графе Андрее Кирилловиче Разумовском. Память о нём сохранилась в названиях принадлежавшего ему дворца, обустроенной им там же площади и улицы, упирающейся в один из рукавов Дуная (ныне венский отводной канал). Вельможа воздвиг через него мост, чтобы не кружа, напрямик попадать в Пратер. Долгое время мост этот его именем назывался. Очередное наводнение разрушило его. На его месте построен другой, каменный, — Софиенбрюкен, позднее Ротунденбрюке. Имя Разумовского за полтора века так прочно вписалось в топонимику города, что спроси сегодня любого австрийца, кем был князь Разумовский, в ответ услышишь: богатым австрийским аристократом.
Ответ этот не так уж далёк от истины: родной брат русского дипломата Григорий Разумовский принял австрийское подданство, положив начало новой ветви рода. Его потомки и сегодня живут в Вене…
Если бы мы, не помнящие родства, знали, подобно Пушкину, историю своих предков, подмеченная Поэтом закономерность о «странных сближениях» через века и эпохи не показалась бы нам столь мистичной. Сию не разгаданную ещё человечеством взаимосвязь восточные религии называют кармой. Современные парапсихологи научились заставлять человека под гипнозом раскодировать воспоминания о минувшем, даже не связанном с его нынешним существованием. Не будем сейчас уточнять, генетическая ли это память или память души о её воплощениях в иных жизнях. Важно, что она существует. И об этом ныне можно говорить, не рискуя репутацией. Зафиксированная в анналах России история рода Разумовских облегчает нашу задачу путешествия во времени. Летописания послужат ориентиром, который поможет познакомиться с некоторыми представителями этого рода — теми, кто попал в орбиту жизни Пушкина…