Но что стоит убеждение, не подкреплённое фактами?! Их необходимо найти! За справкой обращаюсь к рекомендованному мне знатоку иконографии, сотруднику Русского музея Косолапову Борису Анатольевичу. Нет, он ничего не знал об истории набросков. Звоню Вадиму Петровичу Старку, крупному специалисту по портретам XVIII—XIX веков. И он не смог ответить на мой вопрос. Консультируюсь с известным искусствоведом И. Б. Чижовой. Она иронично снисходительна к моей настырности новоявленной пушкинистки. Итог нашей беседы всё тот же. Остаётся последняя надежда — Граната Иустиновна Назарова. Редко можно теперь встретить в людях столь интеллигентную доброжелательность, которую излучала эта женщина. Всю жизнь посвятила пушкинистике, занималась исследованием «Парада на Царицыном лугу». Внимательно выслушала меня, посочувствовала, своей душевностью, словно бальзамом, согрела мне душу, но также не добавила ничего нового. Она подарила мне свою статью «Из семейного архива Нащокиных» и сопроводила её трогательной надписью с пожеланием успехов в моих поисках. А они пока безрезультатны. И единственные мои аргументы — логика и интуиция, а они, как известно, в судебной защите порой оказываются сильнее фактов! — позволяют мне считать очаровательную незнакомку на картине Дарьей Фёдоровной Фикельмон.
Весь пушкинский Петербург Чернецова — прекрасная иллюстрация к записям её дневника. Я ещё не раз буду возвращаться к картине. И лелею сумасшедшую мечту — найти вот такого же безумно влюблённого в Поэта мецената и к 200-летнему юбилею Пушкина издать альбом с цветной «раскадровкой» всех персонажей «Парада на Царицыном лугу».
От ума ли горе? — автопортрет Долли
Прекрасная, счастливая посланница — таковой она представлялась всем, кто пытался воссоздать её облик. Женщина, неистребимо властно вошедшая в биографию Поэта и занявшая в ней такое прочное место, какое, пожалуй, не принадлежит ни одной из тех, кого он любил, кому посвящал свои от страсти трепещущие, как струны гитары, стихи. При всём том ей, Долли, — ни одного посвящения. Их навечно связали другие, высшие узы человеческой близости — духовного родства душ. Возможно, кому-нибудь это утверждение покажется чрезмерным. Ведь так мало осталось фактических свидетельств их дружбы! Но можно обойтись и без них — у обоих было то, что называется одинаковой группой крови. Читайте Пушкина, следуйте за ним по извилистым тропинкам его мысли! Читайте дневник Долли, и вы поймёте, о чём я говорю. Два животрепещущих сердца, которым не чуждо ничто человеческое, — это сближало их…
Была ли в действительности счастлива Дарья Фёдоровна Фикельмон? Отвечу вопросом: может ли быть счастлив в земной жизни человек, у которого всего много — ума, доброты, чрезмерной чувствительности?
Героиня нашего рассказа много размышляет в дневнике — о человеке вообще и о себе в частности, о счастье, доброте и добродетелях, об уме. Плодом её раздумий явилось своеобразное заключение: не всегда горе от ума, в редких, очень редких случаях ум приближает человека к Богу.
Ум бесполезен. Он не оправдывает ни недостатки, ни добродетели, ни ошибки, ни даже глупость. Он не столь уж редкое явление. И сказать: «Он умён» — в сущности ещё не похвала. То, что встречается редко, что есть дар от Бога и неоценимое благо, это нечто неопределённое, что делает человека высшим существом, возвышает его над мелочами жизни и превращает его разум и ум в чистое и яркое сияние посреди окружающего его мрака. Я знаю трёх людей, которым небо даровало это, столь скупо им раздаваемое благо; такими были мой отец и император Александр, таков и Фикельмон[12].
А вот ещё одно наблюдение, дополняющее первое: