— Ну, как тебе это нравится? — Хенделев отшвырнул газету, продолжая мерить комнату шагами. — Хунта, дворцовый переворот, заговор полковников. Где мы живем? Это же какое-то Чили пополам с Африкой. Третий мир, мать твою!
— Сашенька! — взмолился я, — Имей сострадание! Я только сегодня утром приехал. На уикенд. Вырвался, наконец, после двух недель из этого шхемского говна. Наши пикейные жилеты в роте только и делают, что глотки дерут с утра до вечера, базарят о том, как убили, зачем убили... Каждый себя Киссинджером считает, по меньшей мере. Так неужели я еще и с тобой должен мутотень эту обсуждать? Давай лучше выпьем и поговорим за поэзию.
Хенделев рассмеялся:
— Ты прав. Кесарю — кесарево. Ну их всех в жопу, в самом деле. Аленушка, водки!
И, рада услужить, послушная Аленушка принесла нам штофчик "кеглевича", а сама присела с краю стола, дабы издали внимать мужской беседе.
VII
Я засиделся у радушного Хенделева до самого вечера. Вдруг вспомнил про Светочку, бросился звонить и — вовремя, потому что моя пассия собралась уже удариться в обидки. Но модуляции моего бархатного голоса вернули ее на верный путь и заставили вспомнить о поставленной цели, в смысле — той, которую я ей на сегодня поставил. "Я мчусь, любовь моя! — заорал я в трубку на прощанье. — Продержись еще пятнадцать минут, я уже поднимаю алые паруса!"
Выпив, я вожу быстрее и лучше, чем трезвый. Это, конечно, опасное заблуждение многих водителей, но факт, что ровно через пятнадцать минут я был на месте. Мой горбатый "призрак шоссе" страшно завизжал тормозами и остановился как вкопанный, перед подъездом одной из башен в ряду мрачной крепости, называемой город-спутник Гило. Ненавижу все эти спальные районы вокруг Иерусалима. По мне, уж лучше жить в трущобе, но — в центре, где город имеет историю, лицо и характер.
Светочка основательно намарафетилась к свиданию, благо, я предоставил ей для этого достаточно времени. Когда она, подобрав полы плаща, пристроила на сидении рядом со мной свою выразительную попку в короткой юбочке, я почувствовал, что сейчас безо всяких преамбул завалю ее тут же, в машине. И, клянусь, сделал бы это, если бы в моем "жучке" спинки кресел откидывались хотя бы назад, а не вперед. Но поняв, что даже при полном содействии со светочкиной стороны ничего у нас внутри этой жестянки не получится, я подавил в себе зверя. Не без усилия воли, заметим.
— Куда прикажешь, душа моя?
— Ой, не знаю, мне, в принципе, все равно. Ты решай.
— Решаю предложить тебе свиную отбивную в "Ми ва-ми", а потом — кегельбан в Тальпиоте. Идет?
— Классно!
В ресторане я взял Светочке вина, а себе, чтобы не понижать градуса, — водки. Говорливая Светочка развлекала меня университетскими сплетнями и байками, а я благосклонно их выслушивал. На этой стадии свидания порядочный мужчина еще оказывает партнерше требуемое приличием внимание. Получив свое, он превращается в эгоистическое животное, которому бы только покурить, да и заснуть носом к стенке... Покончив с отбивной, я откинулся на спинку стула и закурил. Как замечательно все-таки чувствовать себя in the right place with the right girl[14].
— Ну что, в боулинг?
— Ага!
Я давно заметил, что выбивание шарами кеглей определенно настраивает женщин на сексуальный лад. Как и всякий другой спорт, в котором имитируется насилие. Стрельба, например. Попадание в цель всегда имеет сексуальную коннотацию. Тира в Иерусалиме нет, поэтому в мою обязательную программу соблазнения входит кегельбан. Кроме того, я сам отлично играю и выгодно смотрюсь здесь на фоне остальных посетителей, играющих, как правило, очень любительски и неловко. Я выработал собственную силовую манеру, играю самым тяжелым шаром и пускаю его так, что даже при не очень метком ударе он сваливает кегли за счет огромного импульса. Но и промахиваюсь я редко, и обычно каждый второй мой бросок выбивает всю десятку. Светочка, оказавшаяся в кегельбане первый раз в жизни, имела явные способности. Она выбрала легкий шар, но накатывала правильно и красиво. Вообще, когда что-нибудь делается правильно, оно и выглядит красиво.
Я с удовольствием наблюдал за светочкиными движениями. Разгоряченная игрой и азартом, в своей минимальной юбке, она вызывала у меня еще более сильные эмоции, чем давеча в машине. Почему, кстати, в таких случаях говорят "заставляла чаще биться мое сердце"? Сердце тут было совершенно ни при чем. Мы сыграли четыре партии, и я с трудом увел ее оттуда.
— Светик, птичка, пойдем. Есть вещи поувлекательнее кегельбана.
— Да? Что же, например?
Ах, сколько же у нас теперь в голосе огоньков и искорок! Нет, правильно я делаю, что вожу сюда женщин.
— Это я тебе скоро объясню. И даже продемонстрирую.
— А мне понравится?
— Ты будешь плакать от восторга.
— Правда? Обещаешь?
Вначале я планировал, что, приехав домой, мы попьем кофе. Но теперь было уже ясно, что кофе отодвигается на "после". У меня даже не хватило терпения поставить какую-нибудь располагающую музыку. "Ты знаешь, — сказал я, раздевая ее, — я очень рад, что у тебя не сошел за зиму загар..."
VIII
Я собирался докурить и классически повернуться носом к стенке, когда зазвонил телефон. Почему, интересно, переспав со мной, все женщины считают своим долгом и правом отвечать на звонки, да еще таким тоном, будто они за мной замужем лет десять. "Илью? — удивилась Светочка. — А кто его спрашивает?" Нет предела наглости их сестры!
— Ну-ка, дай сюда трубку!
Светочка, кажется, подумала, что я ей сейчас врежу. Правильно подумала.
— Я слышу, любимый, ты там не скучаешь.
В голосе у Алины звучали издевка и обида одновременно. По вывернутому кодексу нашего долгого романа ей было можно, а мне нельзя. То есть мне не возбранялось, конечно, но всякий раз заносилось в графу "измена". Она ведь мне ничего не обещала, а я своих клятв в любви не отменял. Следовательно, я их нарушал.
— Мать, что у тебя за привычки телефонировать в час ночи?
— А что, я помешала?
— Уже нет, не радуйся. Я тебе, кстати, звонил сегодня, но не застал.
Светочка демонстративно сопела и надувала губки. Еще одна оскорбленная невинность.
— Извини, была занята, — голос у Алины сделался вдруг тяжелым и усталым, — Слушай, Илюшенька, я ужасно волнуюсь. Матвей исчез...
— Что значит "исчез"? Насколько я знаю, он за границей по каким-то важным делам. Разве он тебе не говорил, что уезжает?
— Говорил, конечно. Но он, во-первых, сказал, что вернется не позже четверга, а во-вторых, обещал позвонить. Сегодня пятница, суббота уже даже, а он никак не объявился. Я не знаю, что делать...
Меня вдруг разобрала злоба. Один Штирлица из себя изображает. Другая, мало того что обламывает кайф, так еще в мелодраму мне предлагает сыграть в час ночи Не спросила даже, как я сам, как мне служится.
— Слушай, с каких пор ты стала а идише маме? И вообще, что за страсти по Матвею? Ну, задержался, ну, не позвонил. Он тебе, в конце концов, не супруг, чтобы ежедневно отчитываться.
Я, конечно, перегнул палку. Этo было свинством и безвкусицей. Ревнивец хренов!
— Знаешь, Соболь, ты такой мудак, что на конкурсе мудаков займешь второе место. Знаешь, почему?
— Знаю, мать, знаю. Потому что — мудак. Ну, ты права. Ну, не кипятись. Я, между прочим, ужасно надеялся тебя сегодня увидеть...
— Так приходи.
Я покосился на Светочку. Кажется, ее и так, и так придется вычеркивать из маленькой черной книжечки. Жаль.
— Не исключено. Только попозже.
— Когда "попозже"? Хотелось бы знать. А то можешь застать врасплох, как я тебя.
— Ну, не знаю. Не могу тебе точно сказать. В любом случае, сначала позвоню, о'кей?
— Ладно. Как тебе служится-то? Ты вообще надолго домой?