Пожав руку Смайлсбургеру, заняв место напротив него и напротив вешалки, к которой он прислонил свои костыли с упорами для локтей, я сказал ему, что, приезжая в Нью-Йорк, почти всегда захожу сюда позавтракать или пообедать, а он ответил, что ему это прекрасно известно:
— Моя невестка видела вас один-два раза. Она живет за углом.
— А кто она по профессии?
— Историк искусства. Штатный профессор.
— А ваш сын?
— Транснациональный предприниматель.
— А как его фамилия?
— Определенно не Смайлсбургер, — сказал он с доброй улыбкой. А затем, с сердечной, подкупающей, душевной ласковостью, которой я никак не ожидал от этого виртуоза саркастических ухищрений, с ласковостью, которая, несмотря на ее обезоруживающую искренность, все равно не могла избавиться от налета сухой расчетливости, он чуть ли не превратил меня в наивного простофилю, проговорив: — Ну как вы там, Филип? У вас была операция на сердце. У вас умер отец. Я прочел «По наследству»[91]. Участливо, но жестко. Вас пропустили через мясорубку. Но выглядите вы прекрасно. Даже помолодели с тех пор, как я виделся с вами в последний раз.
— И вы тоже, — сказал я.
Смайлсбургер упоенно хлопнул в ладоши.
— Вышел на пенсию, — ответил он. — Полтора года назад, отделался от всего, от всего мерзкого и зловещего. От обмана. От дезинформации. От подделок. «Спектакль окончился… И в воздух, в воздух испарились все»[92].
В свете причины для нашей встречи новость была странная, и я задумался: уж не пытается ли он, по своему обыкновению, с самого начала получить надо мной инквизиторское преимущество, снова мороча мне голову: теперь, для разнообразия, внушает мне, что мое положение совершенно не опасно и этот беззаботный старичок, этот пенсионер, остроумно цитирующий Просперо, этот одряхлевший Просперо, который отшвырнул волшебную палочку, лишился колдовской силы и отбрасывает нежный закатный свет на чудеса коварства, совершавшиеся им на протяжении его карьеры, уже не может принудить меня к чему-либо, кроме партии в шашки. Разумеется, сказал я себе, нет никакой квартиры за углом, где он остановился у невестки, видевшей меня тут раньше; а шоколадный загар, который пошел на пользу его коже и придал сморщенному, мертвенно-бледному лицу сияние, характерное для оживших мумий, получен, скорее всего, при лечебном ультрафиолетовом облучении у дерматолога, а не в пустыне Негев, где он якобы наслаждается заслуженным отдыхом. Тем не менее меня стали кормить россказнями о том, как они с женой теперь счастливы в новом поселке посреди пустыни, возделывая вместе свой сад, и все это в какой-то миле от дома дочери, где она живет с мужем и тремя детьми-подростками с тех пор, как зять перенес свой текстильный бизнес в Беэр-Шеву. Решение слетать в Америку для встречи со мной, а заодно провести несколько дней с двумя своими американскими внуками, принято им совершенно самостоятельно. Мою рукопись переслали ему из его прежней конторы, куда после ухода на пенсию он теперь ни ногой; насколько он мог судить, никто не вскрывал запечатанный конверт и не читал рукопись, хотя и мне, и ему нетрудно вообразить, сказал он, как среагировали бы там, ознакомившись с текстом.
— Точно так же, как вы, — предположил я.
— Нет. Не так рассудительно, как я.
— С этим я ничего не могу поделать. И они тоже ничего не могут.
— И вы, со своей стороны, не несете никакой ответственности.
— Послушайте, я уже забредал на эту стезю в качестве писателя. То, что с «ответственностью» у меня туго, — постоянный мотив моего творческого пути в глазах евреев. Мы с вами никаких контрактов не подписывали. Я ничего не обещал. Я оказал вам услугу — и, полагаю, сделал это неплохо.
— Не просто неплохо. Вам свойственна просто вопиющая скромность. Вы справились виртуозно. Одно дело — быть экстремистом, когда у вас так подвешен язык. Для писателя даже это рискованно. Но пойти и сделать то, что вы сделали, — в вашем прошлом не было ничего, что подготовило бы вас к этому заданию, ничего. Я знал, думать вы умеете. Я знал, писать вы умеете. Я знал, с интеллектуальной деятельностью вы справляетесь. Но я не знал, что и в реальной жизни вы способны на нечто столь грандиозное. Уверен, вы сами тоже этого не знали. Вы, естественно, горды достигнутым. Вам, естественно, хочется возвестить о своем бесстрашии всему миру. Мне бы тоже захотелось, будь я на вашем месте.