Между тем понятно, что (прошу прощения за банальность) противопоставлять Ермолова, чьим именем пугали детей в горах, Ермолову, которым клялись такие люди, как Якубович, например, на каторге, неправильно.
За недостатком места мы не сможем осветить эту сложнейшую проблему хоть сколько-нибудь подробно. Но сделать некоторые замечания необходимо.
Проблема отношений с местным населением была так же важна, как и сложна. Велика была и ответственность Ермолова без преувеличения за каждое действие. Впрочем, он к этому был готов.
Первым объектом его «экспансии» стала азербайджанская и грузинская знать. Он, как мы знаем, вообще не жаловал титулованных особ, а здесь к тому же были дополнительные и веские причины. «Мои предместники слабостию своею избаловали всех ханов и подобную им каналью до такой степени, что они себя ставят не менее султанов турецких и жестокости, которые и турки уже стыдятся делать, они думают по правам им позволительными. Предместники мои вели с ними переписку, как с любовницами, такие нежности, сладости, и точно как будто мы у них во власти. Я начал вразумлять их», — пишет он Закревскому. Немногим лучше его мнение о грузинской знати: «Князья ничто иное есть, как в уменьшенном размере копия с царей грузинских. Та же алчность к самовластию, та же жестокость в обращении с подданными. То же благоразумие одних в законодательстве, других в совершенном убеждении, что нет законов совершеннейших».
Как можно видеть, принципиальной разницы между знатью Закавказья и Персии для Ермолова нет. Программа действий у него была готова; главное средство — «чрезвычайная строгость».
Идеальная цель Ермолова — сделать присоединенные области российскими уездами, а их жителей, прежде всего дворянство, русскими. Это понятно: для империи унификация одновременно и цель, и средство. Но цель пока более или менее отдаленная. «Образование народов принадлежит векам, не жизни человека», — совершенно справедливо пишет Ермолов Воронцову. Ближайшую же задачу Ермолов видит в уничтожении наиболее вопиющих проявлений азиатского деспотизма во владениях России и введение хотя бы подобия российского управления, которое, считает он, все же лучше того, что было раньше.
«Все подвиги мои, — продолжает он в том же письме к Воронцову, — состоят в том, чтобы какому-нибудь князю грузинской крови помешать делать злодейства, которые в понятии его о чести, о правах человека суть действия, ознаменовывающие высокое его происхождение; воспретить какому-нибудь хану по произволу его резать носы и уши, который в образе мыслей своих не допускает существования власти, если она не сопровождаема истреблением и кровопролитием»[99]. Относительно носов и ушей Ермолов не преувеличивал. И, забегая вперед, заметим, что политика ограничения самовластия знати объективно улучшала положение простого народа, о чем не раз писали апологеты Ермолова еще в XIX в. Вообще надо определенно сказать, что к народу Ермолов относился иначе, чем к его властителям.
«Образование народов принадлежит векам». Но у Ермолова, как он считал, не было и 10 лет. Максимум того, что он мог сделать это «начертать путь и дать законы движению» тем, кто придет после него. Но делал он это с удручающей казарменной прямолинейностью, которая плохо соответствовала масштабам его личности. Ни о каком, даже элементарном учете многовековых традиций и нравов местного населения не было и речи. В лучшем случае, он был настроен по отношению к ним иронично. Он не пытался, как, например, Н. Н. Муравьев понять, а только осуждал. Ему совсем не хотелось ждать «образования народов». «Благодетельная строгость» — основной, как мы знаем, метод Ермолова. Тут, конечно, сказывалось стремление подчеркнуть различия между собой и Ртищевым, при котором злоупотребления достигли огромных размеров и который «разбаловал мягкостью» знать, с чем Ермолов решительно не мог согласиться. Но вместе с тем силовые приемы соответствовали в общем взгляду Ермолова на проблему в целом.
Презирая то, что было достойно презрения, — варварство, деспотизм власть имущих, Ермолов вместе с водой выплескивал ребенка. Причем, осуждая азиатские нравы с позиций европейских, он боролся с ними такими же азиатскими, «нецивилизованными» средствами. И это естественно для него. Часто ли «миссия белого человека» осуществлялась по-другому? Такова обычная логика складывания империй, а Ермолов, как известно, был знатоком римской истории.
Не следует забывать, что Россия имела богатый опыт «борьбы с варварством варварскими средствами». Тезис «законы должны соответствовать народным нравам» Ермоловым интерпретировался несколько неожиданно: если люди понимают как аргумент только силу, то с ними и действовать надлежит силой. И поэтому Ермолов совершенно искренне считает, что «здесь и добро надобно делать с насилием», и пытается реализовать этот любимый тезис российских реформаторов в своей деятельности. В какой мере правительство разделяет ответственность за те действия Ермолова, которые до сих пор вызывают к нему ненависть жителей Кавказа?