Показательна осторожность правительства, которое не хотело будоражить русских крестьян, — это давало надежду, что и помещики внутренней России согласятся на освобождение, если будут выработаны приемлемые для них условия. Александр I предпринял попытки вызвать аналогичную инициативу у малороссийских помещиков, но успехом они не увенчались. На рубеже 1817–1818 гг. он дал поручение Аракчееву и министру финансов гр. Гурьеву составить план освобождения крестьян в России. С. В. Мироненко считает 1818–1819 гг. кульминацией стремления царя решить крестьянский вопрос. Дворянство же, как можно судить хотя бы по приведенным мыслям Закревского и Лонгинова, было весьма встревожено этими замыслами[124]. Как мы уже знаем, варшавская речь императора была воспринята однозначно большинством правящего класса. Впрочем, Лонгинов, как и Ермолов, оказался дальновиднее этого большинства: «не разбирая ее (речь — М. Д.), скажу только, что она произвела в обществе сильное впечатление. Нет ничего опаснее неопределенных слов, которые каждый истолковывает по-своему. Со временем эта тревога и опасения одних с надеждами и преувеличенными мечтами других могут иметь гибельные последствия. Слава Богу, пока все остается смутно и неопределенно»[125]. В свою очередь, и царь был прекрасно осведомлен о настроениях подданных. И вот в этих-то условиях и возникло воронцовское общество.
К слову говоря, широко распространенное мнение о том, что проекты освобождения крестьян в то время отражали позицию дворян, которые перестраивали свое хозяйство на капиталистический лад вызывает сомнения. Спору нет, для людей, знающих политэкономию, могли иметь значение аргументы А. Смита о преимуществе вольного труда перед крепостным. В 1812 г. на конкурсе Вольного экономического общества победили работы, доказывавшие эту идею. Однако едва ли подобные теоретические соображения могли иметь решающее значение для тех, кто был хорошо знаком с сельским хозяйством. Слишком большой была разница в уровне хозяйствования даже между двумя соседними имениями, не говоря уже о том, что условия ведения хозяйства в разных регионах всегда были различными.
Полагаем, что для таких людей, как гр. М. С. Воронцов, как и для будущих декабристов, гораздо большее значение имели доводы моральные, нравственно-этические. В мае 1820 г. Н. И. Тургенев писал брату Сергею: «На сих днях я был у гр[афа] Воронцова, и он мне чрезвычайно понравился и потому уж, что понимает и чувствует вещи так, как должно… Он мог бы быть начинщиком улучшения участи крестьян. И теперь главная надежда на него. К тому же с ним одним можно говорить здесь об этом так, чтобы обе стороны понимали друг друга. Что касается других, то их надобно еще толковать и доказывать, что рабство несправедливо, и что крестьяне не могут вечно оставаться крепостными. А это толкование весьма трудно, часто даже остается без успеха»[126] (выделено мной — М. Д.)
Всякий, кто знаком с дневниками и письмами Н. И. Тургенева, хорошо знает, чего стоило получить от него такие комплименты! Каким должен был быть человек, о котором он мог так говорить! Александр I поначалу одобрил проект. Еще бы! Вот она, долгожданная инициатива великорусского дворянства! Однако вскоре царь переменил свое мнение. Современный исследователь полагает, что «очевидно, это произошло вследствие почти единодушной отрицательной реакции, которую вызвал в Петербурге слух о подписке в пользу освобождения крепостных крестьян»[127]. Царь сказал, что «здесь никакого общества и комитета не нужно, а каждый из желающих пускай представит отдельно свое мнение и свой проект министру внутренних дел, Тот рассмотрит его и, по возможности, даст ему надлежащий ход». Идея, таким образом, была похоронена. Так или иначе, на несколько месяцев Петербург был взбудоражен. Если братьев Тургеневых «свет» упрекал в том, что они ратуют за свободу крестьян из-за своей бедности, то Воронцова, по традиционному сценарию, — в желании приобрести дешевую популярность, стремлении удовлетворить свое честолюбие и т. п. Н. И. Тургенев писал брату С. И. Тургеневу: «Авось наши надежды не навсегда останутся в сем отношении одними надеждами!.. Но все доброе у нас так трудно в делах государственных! К тому же знатные люди, которые говорили прежде всего в пользу уничтожения рабства, увидев первый шаг к сему уничтожению, восстали против. Это доказывается отчасти и негодованием, которое все они оказывают теперь к графу В[оронцо]ву, осмелившемуся быть лучше и благороднее их»[128].
124