С юных лет возжелал Александр Потапов стать монахом и уйти в монастырь. Но мать его этого не хотела, и он, подобно преподобному Сергию Радонежскому, поступил в монастырь только после ее смерти. Многие годы он провел в Скиту келейником у великого Амвросия и после его смерти, будучи еще иеродиаконом, уже старчествовал в Скиту и вскоре стал общепризнанным старцем Оптиной Пустыни.
Протоиерей Сергий Четвериков в своей книге об Оптине пишет об о. Анатолии: «Мне пришлось быть у него в 1905 г. в его маленькой, тесной келлии в глубине Скита. Рядом с ним, в другой келлии, помещался о. Нектарий. Мы сидели втроем за самоваром у о. Анатолия. Небольшого роста, немного сгорбленный, с чрезвычайно быстрой речью, увлекающийся, любовный о. Анатолий уже тогда оставил во мне неизгладимое впечатление.
Шесть лет спустя я снова увидел о. Анатолия уже в сане иеромонаха. Он жил уже не в Скиту, а в монастыре, при церкви Владимирской иконы Божией Матери, и пользовался уже большой известностью, как общепризнанный старец. Около него уже создалась та особенная духовная атмосфера любви и почитания, которая окружает истинных старцев и в которой нет ни ханжества, ни истеричности. Отец Анатолий и по своему внешнему согбенному виду, и по своей манере выходить к народу в черной полумантии, и по своему стремительному, радостно-любовному и смиренному обращению с людьми напоминал преподобного Серафима Саровского. Обращала на себя внимание его особенная, благоговейная манера благословлять — с удержанием некоторое время благословляющей руки около чела благословляемого. В нем ясно чувствовались дух и сила первых Оптинских старцев. С каждым годом возрастала его слава и умножалось число его посетителей»372.
С юных лет впитал он дух Оптинского подвижничества — суровое напряженное бодрствование духа, скрытого в своей келлии, той расселины в скале, где Господь говорил к Моисею, по выражению преподобного Исаака Сирина, с одной стороны, и с другой — простое, искреннее отношение ко всему внешнему, видимому, как к братии, посетителям, природе, свету Божию. Уставной ход жизни обители с ее богослужением, старцами, насыщенной духовно-просветительной деятельностью воспитали в нем внутренне великого аскета, делателя Иисусовой молитвы, проводившего ночи напролет в молитве, искусного борца с врагом рода человеческого, а внешне — выдающегося общественного деятеля, воспитавшего тысячи русских душ в основе истинно христианского благочестия. Неспроста он высоко ценил святителя Тихона Задонского и, как величайшую драгоценность, дарил людям его книгу «Об истинном христианстве»373. Уже почти полвека спустя один его духовный сын с трепетом вспоминает: «Еще в 1921 г., благословляя меня на пастырство, старец Анатолий сказал мне:
— Возьми “Истинное христианство” Тихона и живи по его указанию»374.
Усвоив основы монашеского духовничества у великого Амвросия, отец Анатолий властно руководил монашеской внутренней жизнью. Откровение помыслов — самое сильное оружие в руках духовника и старца. Пишущему эти строки не раз приходилось присутствовать в Оптиной Пустыни, когда старец иеросхимонах Анатолий принимал от монахов исповедание помыслов. Эта сцена производила сильное впечатление. Сосредоточенно, благоговейно подходили монахи один за другим к Старцу. Они становились на колени, беря благословение, обменивались с ним в этот момент несколькими короткими фразами. Некоторые быстро, другие немного задерживались. Чувствовалось, что Старец действовал с отеческой любовию и властию. Иногда он употреблял внешние приемы. Например, ударял по лбу склоненного пред ним монаха, вероятно, отгоняя навязчивое приражение помыслов. Все отходили успокоенные, умиротворенные, утешенные. И это совершалось два раза в день — утром и вечером. Поистине, житие в Оптиной было беспечальное, и действительно, все монахи были ласково-умиленные, радостные или сосредоточенно-углубленные.
Нужно видеть своими глазами результат откровения помыслов, чтобы понять все его значение.
Настроение святой радости, охватывающее все существо принесшего исповедь старцу, описывает один древний инок в таких словах: «Я исполнился неизглаголанной радости, чувствуя свой рассудок очищенным от всякой скверной похоти. Я наслаждался толикой чистотой, что невозможно сказать. Свидетельствует об этом сама истина, и я укрепился твердой верой в Бога и многою любовию... Я был бесстрастным и бесплотным, осененным Божиим просвещением и созданным Его велением»375.
373