— Что вы, — говорю, — маменька! И не думаю! — А сам скорей к сторонке, будто по делу. Сошло так раз, другой, а там и попался: не успел я раз как-то тайком заемным табачком затянуться, а маменька — шасть! — тут как тут.
— Ты сейчас курил? — спрашивает.
Я опять:
— Нет, маменька!
А где там — нет! От меня чуть не за версту разит табачищем... Ни слова маменька тут мне не сказала, но таким на меня взглянула скорбным взглядом, что, можно сказать, всю душу во мне перевернула. Отошла она от меня куда-то по хозяйству а я забился в укромный уголок и стал неутешно плакать, что огорчил маменьку, мало — огорчил, обманул и солгал вдобавок. Не могу и выразить, как было это мне больно!... Прошел день, настала ночь, мне и сон на ум нейдет: лежу в своей кроватке и все хлюпаю (орловский говор), лежу и хлюпаю... Маменька услыхала:
— Ты что это, Коля? Никак плачешь?
— Нет, маменька.
— Чего ж ты не спишь?
И с этими словами матушка встала, засветила огонюшка и подошла ко мне; а у меня все лицо от слез мокрое и подушка мокрехонька...
И что у нас тут между нами было!... И наплакались мы оба, и помирились мы, наплакавшись, с родимой, хорошо помирились!
Так и покончилось баловство мое с куреньем»403.
«Заходил проведать давно не бывавший у нас друг наш о. Нектарий.
— Что давно не видать было вас, Батюшка? — встретили мы таким вопросом этого полузатворника, известного всем оптинским монахам сосредоточенностью своей жизни.
— А я думаю, — ответил он с улыбкой, — что грешному Нектарию довольно было бы видеть вас и единожды в год, а я который уже раз в году у вас бываю!... Монаху — три выхода: в храм, в келлию и в могилу; вот закон для монаха.
— А если дело апостольской проповеди потребует? — возразил я.
— Ну, — ответил он мне, — для этого ученые академисты существуют, а я необразованный человек низкого звания.
А между тем этот “человек низкого звания” начитанностью своей поражал не одного меня, а многих, кому только удавалось приходить с ним в соприкосновение.
Я рассказывал Батюшке о небесном знамении, бывшем в Москве в начале месяца (ложные солнца и луна).
— Как вы на эти явления смотрите?
— Э, батюшка-барин, — о. Нектарий иногда меня так называет, — как моему невежеству отвечать на такие вопросы? Мне их задавать, а вам отвечать: ведь вы сто книг прочли; а я человек темный.
— Да вы не уклоняйтесь, Батюшка, от ответа, — возразил я. — В моих ста книгах, что я прочел, быть может, тьма одна, а в вашей одной монашеской, которую вы всю жизнь читаете, свету на весь мир хватит.
Отец Нектарий взглянул на меня серьезно, испытующе.
— Вам, собственно, какого от меня ответа нужно? — спросил он.
— Да такого, который бы ответил на мою душевную тревогу: таковы ли будут знамения на небе, на солнце, луне и звездах, которым, по словам Спасителя, надлежит быть пред кончиной мира?
— Видите ли, чего захотели от моего худоумия! Нет, батюшка- барин, не моей это меры, — ответил на мой вопрос о. Нектарий. — А вот одно, по секрету, уж так и быть, я вам скажу: в прошлом месяце — точно не упомню числа — шел со мной от утрени отец игумен (старец Варсонофий), да и говорит мне: “Я, о. Нектарий, страшный сон видел, такой страшный, что еще и теперь нахожусь под его впечатлением... Я его потом как-нибудь, расскажу”, — добавил, подумав, о. игумен и пошел в свою келлию. Затем прошел шага два, повернулся ко мне и сказал: “Ко мне антихрист приходил. Остальное расскажу после”.
— Ну и что же, — перебил я о. Нектария, — что же он вам рассказал?
— Да ничего! — ответил о. Нектарий. — Сам он этого вопроса уж более не поднимал, а вопросить его я побоялся; так и остался поднесь этот вопрос невыясненным... Что же касается до небесных знамений и до того, как относиться к ним и к другим явлениям природы, выходящим из ряда обыкновенных, то сам я открывать их тайны власти не имею. Помнится, что-то около 1885 г., при скитоначальнике отце Анатолии, выдался среди зимы такой необыкновенный солнечный закат, что по всей Оптиной снег около часу казался кровью. Покойный отец Анатолий был муж высокой духовной жизни, истинный делатель умной молитвы и прозорливец; ему, должно быть, что-нибудь об этом явлении было открыто, и он указывал на него, как на знамение вскоре имеющих быть кровавых событий, предваряющих близкую кончину мира.
— Не говорил ли он вам в то время, что антихрист уже родился?
— Так определенно он, помнится, не высказывался, но прикровенно о близости его явления он говаривал часто. В Белевском женском монастыре у о. Анатолия было немало духовных дочек. Одной из них, жившей с матерью-монахиней, он говорил: “Мать-то твоя не доживет, а ты доживешь до самого антихриста”. Мать теперь умерла, а дочка все еще живет, хоть ей теперь уж под восемьдесят лет.