— Неужели же, Батюшка, так близка развязка?
Отец Нектарий улыбнулся и из серьезного тона сразу перешел в шутливый:
— Это вы, — ответил он, смеясь, — в какой-нибудь из своих книг прочтите.
И с этими словами о. Нектарий перевел разговор на какую-то обыденную житейскую тему»404.
То была запись от конца марта, а вот запись от 1 июля.
«Зашел о. Нектарий. Преподав мне благословение, задержал мою руку в своей и говорит серьезно с какой-то торжественной расстановкой:
— В дому Давидову страх велик.
И засмеялся — куда вся серьезность девалась!
— Что это, — спрашиваю, — значит?
Отец Нектарий опять стал серьезен.
— Некто из наших скитян, — ответил он мне, — сон на днях такой видел: будто он оглядывается в сторону царских врат и к ужасу своему видит, что там стоит изображение зверя...
— Какого зверя?..
— Апокалипсического. Вид его был столь страшен, что не поддается описанию. Образ этот на глазах имевшего видение трижды изменил свой вид, оставаясь все тем же зверем.
Сказал это отец Нектарий, махнул рукой и добавил:
— Впрочем, мало ли что монашескому худоумию может присниться или привидеться!
Не придавайте, мол, значения речам моим...»405.
16 июня. «Заходил о. Нектарий — и ни с того ни с сего завел речь о какой-то знатной даме, которую нам нужно ждать к себе, — что бы это была за дама? Наш друг спроста не говорит»406.
19 июня. «К нам просится Олимпиада Федоровна Рагозина, давнишний наш друг и большая наша любимица. Сегодня от нее получили письмо, — она давно нам не писала, — и в письме этом она умоляет принять ее в общение с нашей жизнью. Пишет, что готова жить хоть в Козельске, лишь бы поближе быть к тому источнику, из которого мы черпаем живую воду, жить тем, чем жива душа наша.
Не наша ли Липочка... та знатная дама, которую нам предвозвестил о. Нектарий? Не знатна она родовитостью и богатством, но душа ее поистине знатная — добрая, любящая, кроткая... Головка вот только у нас путаная: живя постоянно в Петербурге в общении с людьми нового толка, не исключая духовных лиц обновленческого направления, наша Липочка соскочила с оси подлинного Православия и теперь мечется из стороны в сторону, нигде не обретая себе покоя»407.
«27 июня. Приехала к нам наша любимица и друг наш Олимпиада Федоровна Рагозина, о которой я уже упоминал раньше, предполагая видеть в ней “знатную даму”, предсказанную о. Нектарием... Ну, и измочалил же ее, бедную, мир...
Давно не бывавший у нас о. Нектарий сегодня пожаловал — точно предвидел приезд своей “знатной дамы” и с места завел разговор о звездах, уверяя, что на карте звездного неба он нашел свою “счастливую звезду”.
Наша Липочка слушала его речи не без удивления, затем отвела меня в сторону и тихонько спросила:
— К чему это он все говорит?
— Не знаю.
— Вы ничего ему про меня не рассказывали?
— Нет.
— Странно.
— Что ж странного?
— Да то странно: я — именно я — всю жизнь искала свою “счастливую звезду” и не нашла ее до сих пор.
— А он, — говорю, — видите, нашел!
— Рассказывайте?!
— Присмотритесь поближе к Оптиной, к нашей жизни, к нашим интересам: быть может, и вы свою звезду найдете...
— А вы, — спросила Липочка, — вашу нашли?
— Видите, — говорю, — не ищем — стало быть, нашли!
Липочка задумалась, но, кажется, речам моим не очень поверила»408.
«Дошло до моего слуха, что один довольно мне близкий по прежним моим связям с Орловской губернией человек имеет намерение по смерти своей оставить значительный капитал на учреждение при одной из духовных академий кафедры церковного ораторского искусства.
Скорбно мне стало такое извращение понимания хорошим человеком источника церковного проповедничества. Беседовали мы на эту тему с отцом Нектарием... Говорил-то, правда, больше я, а он помалкивал да блестел тонкой усмешкой в глубине зрачков и в углах своих ярких, светящихся глаз.
— Ну, а вы, — спрашиваю, — Батюшка, что об этом думаете?
— Мне, — отвечает он с улыбкой, — к вам приникать надобно, а не вам заимствоваться от меня. Простите меня великодушно: вы ведь сто книг прочли, а я — то? Утром скорбен, а к вечеру уныл...
А у самого глаза так и заливаются детским смехом...
— Ну-те, хорошо! (это у о. Нектария такое присловье). Ну-те, хорошо! Кафедру, вы говорите, хотят красноречия завести при академии. Что ж? Может быть, и это к добру. А не слыхали ли вы о том, как некий деревенский иерей, не обучившись ни в какой академии, пронзил словом своим сердце самого царя, да еще царя-το какого — спасителя всей Европы Александра Благословенного!