Но далеко не все время жилось Старцу спокойно и хорошо. Из другого источника слышали мы, что хозяин его, грубый материалист, вскоре обнаглел (одна очевидица удивлялась, как Старец поселился у такого человека!) и стал его притеснять, но еще больше стеснили власти, вымогая деньги.
«Дедушку притесняют, — пишет м. Нектария. — Молись о нем ежедневно. Прошлый раз, когда я у него была, он говорил: “У меня все, все плохо”. Видно, он предвидел, как его и его хозяина будут притеснять... В это лето Дедушке грозили Камчаткой, вот он шутит с Олегом, что это за Камчатка, не встречал ли он ее в географии?» В другом письме: «Он просил помолиться о нем самом, так как ему не хочется ехать на Камчатку...»
«Пригласил меня Дедушка на каникулах подольше погостить и разрешил на Пасху его навестить, если будем в Оптиной. На сей раз Олег выхлопотал мне и себе билеты, и мы ехали в плацкартном поезде. Не знаю, как будет на Пасху и на следующих каникулах: удастся ли получить билеты. Но во всяком случае я живу мыслью, что Дедушка еще будет жив и что я его увижу. Последнее время Дедушка очень грустит, сказал, что у него “все, все плохо”. Не знаю, свои ли у него душевные переживания, или он страдает за мир, но знаю, что ему очень печально, и прошу тебя усердно поминать его в молитвах и подавать за него на часточку422» (поминать на проскомидии).
Осенью 1927 г. большевики обложили особенно тяжелым налогом Денежкина, хозяина дома, где жил о. Нектарий. Некто дал знать об этом священнику о. Адриану Рымаренко, прося сделать сбор среди киевлян. Матушка Евгения Григорьевна привезла о. Нектарию очень большую клажу с провизией и собранные деньги. Это было сопряжено с чрезвычайными трудностями. Ей удалось передать о. Нектарию все, ею привезенное, втайне, — так что даже хозяин не видел. Отец Нектарий тогда благословил их семейство образом преподобного Серафима и передал о. Адриану наперсный крест.
Таким образом, последние годы о. Нектария были сплошным крестоношением, тесним был он отовсюду. К этому прибавить надо его глубоко-старческий возраст и связанные с ним болезни. Но ясность духа его не покидала и в это время. Мать Нектария говорит: «У Дедушки все особенно, — никогда не знаешь, о чем спросить, — вот так и заградит уста, — и не спросишь при всем желании. Или же ответит шуткой. Когда мы были у него осенью, он очень долго с нами разговаривал, много шутил с Олегом, называл его “подходящим для себя учителем”, хотел бы позаимствоваться у него учености, примкнуть к научности. Вообще очень много смеялся и нас смешил, а было уже три часа ночи, и вскоре благословил нас уезжать, так что я не все спросила, но это неспроста: значит, он не хотел на то ответить, потому что, если иногда забудешь что-либо спросить, он вдруг сам скажет... Он достиг высочайших благодатных даров, но умеет так скрывать их, что даже окружающие совершенно не знают о них, а иногда стараются обмануть его, а он виду не подает, что все понимает».
Пробираться от станции до села Холмищи было подчас очень нелегко... Особенно это трудно было при весенней распутице. «Была у Дедушки. По случаю разлива рек и дурной погоды пробыла у него 10 дней, чему была бесконечно рада. Он уже такой хиленький, что удивительно, как он жив. Ножками чуть-чуть передвигает. Шлет тебе благословение и говорит: “Да поможет ему благодать Божия ныне и присно и во веки”. При каждом учении пусть произносит краткое молитвословие: “Господи, отверзи ми ум на учение сие”».
С одной из таких поездок связан следующий случай. «Однажды, — рассказывает Олег, — мамочка была в Холмищах в страшную распутицу и изорвала обувь. Узнав об этом, Батюшка вынес из своей келлии и дал ей пару матерчатых туфель. И сказал: “Это тебе на память, в утешение, и на Пасху будешь в них щеголять”. Но идти в них в обратную дорогу по тающему снегу было невозможно. Пришлось пуститься в путь до железнодорожной станции Думинищи (25 верст) в прежней разорванной обуви. Вскоре и ту пришлось бросить. Чулки превратились в клочья, и на станцию мамочка добралась босая. Здесь она надела батюшкины туфли, и они ей согрели промокшие и озябшие ноги.
Для того чтобы сбылись батюшкины слова: “На Пасху будешь в них щеголять”, мамочка пошла в этих туфлях к Светлой заутрени. Но позже, когда она дома после отдыха проснулась, то оказалось, что ее единственными ботинками воспользовалась ее воспитанница Леля, которая, надев их, ушла. Таким образом, волей-неволей пришлось ей “щеголять” в день Светлого воскресенья в батюшкином подарке. Мама потом говорила:
— Не надо стремиться содействовать тому, чтобы сбывались слова Старца, — это совершается само собою.
Туфли эти мы прозвали “щеголками”, они хранились на память. В них и похоронили маму».