24 октября. Понедельник. Отец наместник и старцы были у ранней Литургии, после которой назначен отъезд из обители. Беседуя в последний раз в настоятельских келлиях, о. наместник сказал:
— Время, старцы Божии, расстаться нам!
Трогательны были минуты прощания их. Отец наместник прочитал молитвы с отпуском на путешествие; все четверо поверглись смиренно друг другу в ноги, плакали и просили взаимных молитв друг о друге.
До монастырского парома шли все пеши. На берегу, простившись со старцем о. Макарием, убедили его не входить в паром, опасаясь для него простуды, ибо он, забыв свою недавнюю болезнь и старость, провожал легко одетый. Когда паром двинулся от берега, отец наместник сказал с поклонением старцу о. Макарию, стоявшему на берегу:
— Простите, батюшка о. Макарий, перекрестите нас!
Батюшка, в свою очередь, поклонился и, смиренно повинуясь, осенил знамением крестным плывших на пароме и сказал:
— Не пойду, пока не увижу благополучной переправы вашей.
Когда же паром пристал к другому берегу, старец о. Макарий сказал:
— Теперь радуюсь, видя благополучно достигших берега. Благословите же и меня, отец архимандрит!
Повинуясь Старцу, и отец наместник сделал на Старца знамение креста и умиленно сказал:
— Буди с вами благословение Божие. Простите, Батюшка, и помолитесь.
И оба они на разных берегах низко поклонились друг другу.
Отец игумен Моисей провожал отца наместника с о. игуменом Антонием до сельца Кожемякина, за 20 верст от обители, где посетили помещика Николая Ивановича Хлюстина, который нарочито приезжал в нашу обитель и убедительно просил заехать к нему в дом. Там расстались и с о. игуменом Моисеем, который возвратился в монастырь в девятом часу вечера; а отец наместник с о. игуменом Антонием отправились до Перемышля на обительских лошадях; из Перемышля же того же вечера, в восемь часов, отправились в Калугу, поспешая из опасения осенней ненастной погоды.
Посещение достоуважаемого о. архимандрита Антония, изъявленное им архипастырское благословение Высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита Московского, и доставленные неоценимые дары на благословение монастырю и Скиту пребудут неизгладимо в памяти. Трогательно видеть обращение между собою таких, соединенных духовным союзом любви о Христе, мужей; еще более назидательно и утешительно было слышать духовную их друг с другом беседу.
Вот как о сем посещении выразился батюшка, старец наш о. Макарий, в письме от 25 октября к знакомым: “Все эти дни были мы в приятных хлопотах: в пятницу вечером, т. е. 21-го числа, утешили нас своим посещением почтенно-любезные гости — лаврский наместник о. архимандрит Антоний с Малоярославским игуменом о. Антонием. Ласковому, приятному его обращению с нами, убогими, а паче со мною, ничтоже стоящим, надо было удивляться. Кажется, он любовию дышал, что все выражалось умиленными его чувствами. Всякое слово его любвеобильной беседы запечатлевалось в сердцах наших, а описать оные тупое мое перо с таким же умом не имеет способности. Наградил Скит наш святынею и еще обещал прислать. С каким благоговением принял рукоделие Скита нашего — ложечки и точеные штучки — надо было удивляться! И хотел представить оные митрополиту. Ну, словом, оставил память и пример нелестной любви и смирения. Что можем воздать ему? Токмо в благодарном сердце сохранить сие чувство и молить Господа простым словом: спаси его, Господи!”»178.
В жизни Оптиной важной страницей в истории ее является работа Скита по изданию святоотеческих творений. Участие в этом деле митрополита Московского имело решающее значение. Без этого участия оно оказалось бы немыслимо. Филарет даже лично работал над переводами, и Киреевский к нему обращался в случаях недоумений. Протоиерей Ф. А. Голубинский, профессор Академии, был цензором, и благодаря этому печатание совершалось без вмешательства со стороны Святейшего Синода и могло безболезненно осуществиться. Это издательство в жизни Церкви имело беспримерное значение.
Мы видим из всего вышеизложенного, что век митрополита Филарета был веком, когда лучшие церковные силы пытались, вопреки светскому модернизму и европеизму, вернуть сердца русских людей к прежней Святой Руси, к «стяжанию Духа Святаго», по выражению преподобного Серафима. Центральным лицом в этом деле был Московский митрополит Филарет, покровитель Серафимова наследия и Оптиной Пустыни. В его время и его век возрос и созрел другой великий пророк и деятель на ниве Христовой — о. Иоанн Кронштадтский — истинный сосуд Духа Святаго, преисполненный благодати Божией, также бывший последователем святоотеческого учения о внутреннем делании. «Хотя о. Иоанн священствовал в миру и не имел монашеского пострижения, но внутренняя жизнь его была вся в монашеском подвиге, согласно святоотеческой традиции. Он постоянно говорит о внутреннем духовном делании, о “невидимой брани” — не только против страстей, но и против духов злобы поднебесных (Еф. 6, 12), говорит об умно-сердечной молитве и силе и действенности имени Иисусова»179.
179