Наконец Мадлен вскинула голову, с вызовом встретив его взгляд. Себастьян вытащил из-под жилета стилет с украшенной драгоценными камнями рукояткой. Наклонившись, он протянул его жене, держа за лезвие.
– Ты вправе обратить это оружие против меня, если у тебя есть на то причины.
Мадлен в ужасе раскрыла глаза, глядя, как пальцы Себастьяна сжались на опасном, тонком, как игла, лезвии. Помедлив, она твердо взялась за рукоятку стилета.
– Если вы когда-нибудь вновь причините мне боль, я отвечу вам тем же.
Себастьян не сомневался в ее искренности: ведь она до сих пор не забыла об унижении и боли. Даже если он больше ни разу не унизит ее, она будет держаться настороже. Что и говорить, счастливый брак!
Снизу донесся шум подъехавшего экипажа.
Себастьян встал.
– Пора ехать в Холланд-Хаус.[28] Поскольку ты готова, а мне еще предстоит завершить туалет, прошу тебя об одном одолжении. Я оставил пакет в библиотеке, в письменном столе. Сегодня он мне понадобится. Не могла бы ты принести его?
– Разумеется. – Мадлен радовалась любому предлогу, лишь бы оказаться подальше от мужа.
Он вытащил ключ из жилетного кармана. Мадлен заметила, что он полез в карман левой рукой – очевидно, правая по-прежнему болела. Себастьян никогда не упоминал о своей ране.
– Тебе понадобится ключ. Пакет помечен эмблемой конногвардейского полка. Спутать его с каким-нибудь другим пакетом невозможно.
На ужасную секунду в голове Мадлен мелькнуло: «Он знает! Он все знает!» Разумеется, Себастьян ничего не мог знать.
Она взяла у него ключ, стараясь не дотронуться до пальцев.
– Я уже говорил тебе, как прелестно ты сегодня выглядишь? – Голос Себастьяна стал хрипловатым.
Мадлен отвернулась.
– Мерси.
Себастьян дождался, когда Мадлен исчезнет за дверью, направляясь к парадной лестнице, а затем проскользнул к лестнице черного хода, которой пользовались слуги. По пути он надевал вечерний сюртук, морщась от боли. Он испытывал ее постоянно, с тех пор как отказался от надоевшей перевязи.
Насчет собственных планов он не обманывался: он затеял рискованную игру. Проиграв, он сам может оказаться предателем. Уайтхолл не поверит его объяснениям, что им якобы руководило желание разоблачить жену. Он поставил на карту все – ради чувства, которое не надеялся испытать. Он любит женщину, которая ненавидит его и не верит, что он способен на искренние чувства. Как забавно, нелепо и… справедливо!
Покончив с де Вальми, Себастьян намеревался загладить свою вину перед Мадлен, а в случае неудачи разрешить ей вернуться во Францию и назначить щедрое содержание.
Он встал за потайной дверью, ведущей в библиотеку, и наблюдал в глазок, как Мадлен роется в его столе. Он видел, как она заколебалась, прежде чем открыть пакет, затаил дыхание, пока она листала бумаги. Наконец Мадлен покачала головой и снова положила их в сумку. В чем дело? Неужели в ней вдруг проснулась щепетильность – свойство, которое Себастьян уже счел чуждым для жены? В конце концов она француженка, а Англия воюет с ее родиной.
Всю прошедшую неделю, лежа один в постели, он размышлял о поступках Мадлен. Вероятно, она уверена, что не совершает ничего противозаконного, занимаясь тем же, чем и Себастьян во Франции: слушает чужие разговоры, вставляет слово-другое, вызывая собеседников на откровенность, собирает, обдумывает сведения, которые могут оказаться полезными. И вправду, чем она хуже его самого? Ее невозможно обвинить в недостатке патриотизма. Значит, вся беда в том, что они, будучи врагами, стали жертвами любви? Тогда задача Себастьяна, как более опытного шпиона, – перехитрить и обезвредить ее.
Сестры Фокан упорно молчали, когда через день после свадьбы он попытался расспросить их о де Вальми. Они не объяснили, почему Мадлен оказалась у него в поместье, не признались и в том, где находится Ундина. Себастьян всерьез опасался, что все они состоят в заговоре и теперь их прелестным шейкам грозит петля. Зато сестры рассказали ему, как рыдала Мадлен, после того как он бросил ее в Локсли-Хаус. По словам Анриетты и Жюстины, Мадлен ни в чем не призналась, рассказала только, что между ней и Себастьяном произошла ссора и теперь она опасается, что они расстались навсегда.
Узнав о свадьбе, сестры Фокан обезумели от счастья. Жюстина заливалась слезами, вознося благодарности доброму Господу, Анриетта улыбалась и удовлетворенно кивала головой. Женщины рода Фокан редко выходили замуж.
Себастьян строго-настрого запретил сестрам сообщать об этом разговоре Мадлен, пригрозив в случае непослушания лишить их содержания. Вероятно, сестры все же нарушили обещание. Должно быть, Мадлен обо всем знала и теперь старалась помешать его планам заманить в ловушку де Вальми. Если француза первыми обнаружат солдаты, Мадлен и ее родным грозит смерть.
Себастьян вздохнул с облегчением, когда Мадлен вдруг взяла бумаги и сунула их под свой плащ. Наконец-то, мысленно возликовал он, и его сердце заколотилось в азарте погони. Маскарад окончен, начинается охота.
Он поспешил в свою комнату и встретил на пороге вернувшуюся из библиотеки Мадлен.
Прижав жену к себе, он приник к ней в страстном и продолжительном поцелуе. Подняв голову, он заметил на лице Мадлен странное выражение: скорбь, боль, глубокое сожаление. И страсть. «Поздно, дорогая! Слишком поздно!»
Обняв ее еще раз, он предложил ей руку.
С робким трепетом Мадлен смотрела на него как на помешанного.
– Что случилось? – наконец прошептала она.
– Ничего непоправимого! – Он улыбнулся прежней сияющей улыбкой. – Идем, дорогая. Вспомни, мы дали клятву друг другу. Наступает Новый год, а мы влюблены.
Новогоднее сборище оказалось шумным и многолюдным. Мадлен и Себастьяну пришлось просидеть полчаса в холодной карете, ожидая своей очереди, чтобы подъехать к крыльцу особняка. Себастьян боролся с желанием обнять жену и согреть, но довольствовался лишь тем, что наблюдал, как она кутается в меховой палантин – свадебный подарок. Мадлен удивилась, увидев, что им подали тяжелый дорожный экипаж, – в городе было принято пользоваться более легкими, богато отделанными каретами. Себастьян объяснил, что в дорожном экипаже будет теплее, его меньше продувает ветер. К счастью, Мадлен не заметила привязанного к карете сзади сундука.
Когда лакей наконец открыл дверцу кареты и они миновали толпу зевак, собравшихся поглазеть на роскошные платья дам и видных политических и прочих деятелей, Себастьян увидел, что Мадлен бледна как полотно.
– Тебе дурно, дорогая?
Мадлен покачала головой, подыскивая достойный ответ.
– Я не питаю особой привязанности к вашим друзьям, а они недолюбливают меня. Я выскочка без имени и приданого, и они недоумевают, почему вы женились на мне.
– Пусть недоумевают сколько угодно, – с довольной улыбкой отозвался Себастьян. – Я женился на той женщине, которую выбрал. А если через восемь месяцев у нас не появится ребенок, они окончательно растеряются. А теперь идемте, миледи, – сказал Себастьян, увлекая жену в толпу, вливающуюся в ярко освещенные двери. – Заставим их теряться в догадках и ломать голову!
Оказавшись во дворце, супруги на миг застыли в удивлении. Места для стульев не осталось, зал и лестница были запружены гостями. Сияние множества свечей слепило глаза, на шеях, в ушах и на запястьях дам сверкали драгоценности. Мороз сменился влажной духотой и облаком ароматов над морем человеческих тел.
Этим оплотом вигов властно правила леди Холланд, жена третьего барона Холланда. Известные сторонники Наполеона, Холланды славились своим пристрастием к политике. Ни в Англии, ни во Франции не нашлось бы салона, способного составить конкуренцию Холланд-Хаус. Себастьян считал, что если той ночью где-то и плелись интриги, то именно здесь, в стенах твердыни якобинцев.