— Да ничего особенного, — отмахнулся князь. — Просто выясни — что это был за человек? И действительно ли он являлся таким богачом, как про него рассказывают?
Секретарь с поклоном ушёл, а Баурджин, дождавшись вечера, велел закладывать повозку. И конечно, поехал к Турчинай, в оазис цветов и любви.
Утопая в запахе жасмина, вдова встретила его, как всегда, с радостной улыбкой, бросилась на шею, не обращая внимания на вышколенных слуг, расцеловала:
— О, мой господин! Я так рада видеть тебя. Что-то ты какой-то грустный?
— Да так, — Баурджин улыбнулся. — Дела.
— В моём доме не смей и думать о делах! — женщина лукаво погрозила пальцем. — Идём же скорей в сад, я покажу тебе новый цветок.
Взяв гостя за руку, вдова увлекла его за собою.
В зимнем саду стояла всё та же жара, и так же приятно благоухали розы.
— Иди, я сейчас, — Турчинай легонько подтолкнула в спину.
Князь остановился возле цветущего куста, наклонился, вдохнул полной грудью. И ту же отметил неровные края выложенной жёлтой плиткой дорожки. Здесь вот — покосилось всё, здесь — давно пора плитку менять, а вон там, в углу, явно протекает крыша. Ой, зря хозяйка отказалась от ремонта. Гордая.
Позади послышались лёгкие шаги:
— Любуешься розами? Не туда смотришь!
Баурджин обернулся...
Турчинай стояла в двух шагах от него, обнажённая, с венком из жёлтых роз, небольшая грудь её была тоже украшена бутонами — с шеи спускалось пышное цветочное ожерелье.
— Красиво? — кокетливо спросила вдова.
— Очень...
Князь сделал пару шагов, обнял, подхватил женщину, и, целуя, понёс к ложу.
— О, мой князь! — расслабленно шептала та. — О, мой князь...
Они там же и ужинали, в саду, среди роз, накинув лёгкие шёлковые халаты. Было жарко, и князь вышел на галерею — остыть. Внизу, во дворе, всё так же горели фонари, и вкусно пахло варёным рисом. Проходившие в распахнутую калитку подростки — очередные бедолаги в лохмотьях — совершали ритуальное омовение под бдительным присмотром слуг.
— Всё кормишь несчастных? — вернувшись, с улыбкой произнёс Баурджин.
— Ну да, ведь сам Будда завещал помогать бедным! Тем более — детям.
— Не такие уж они и дети, — усаживаясь на ложе, заметил князь. — Подростки лет пятнадцати. Я бы сказал — вполне взрослые юноши.
— От этого они не менее несчастны. Я позвала сюда танцовщиц, мой господин.
— Танцовщиц?
Наместник хотел спросить — зачем? Зачем какие-то танцовщицы, когда им так хорошо и мило вдвоём?! И кажется, что для двоих — целый мир! Нет, конечно, князь не забывал и о своих жёнах — Джэгэль-Эхэ, Гуайчиль, Лэй. Три жены у него уже было. И он готовился ввести в свой дом четвёртую. Турчинай! Милая Турчинай! Их дети, как и дети от Лэй, и младшие чада от Гуайчиль и Джэгэль-Эхэ станут настоящими горожанами. Если удастся остаться в этом городе навсегда. Не временщиком, а вполне легитимным правителем!
Заиграл музыка — лютня, бубен, флейты. Покачиваясь, в сад вбежали девять девушек, девять обнажённых граций.
Танцуя, хором пели девушки, одна из них вдруг подбежала к князю, изогнулась, почти коснувшись лица Баурджина грудью с вделанными в соски маленькими серебряными колокольчиками.
Затем тоже самое продела и другая, и третья... и все девять, по очереди.
— Они красивы, не правда ли? — обняв гостя, томно прошептала вдова. — Так не отказывай же себе, выбирай любых! Нет! Лучше я тебе выберу! Ли Янь, Карчюм, Мэй! А ну-ка, покажите господину всё, что вы умеете!
— Послушай-ка, милая Турчинай, — слабо упирался князь. — Стоит ли?
— Конечно, стоит, — хозяйка чудесного сада рассмеялась весенний звенящим ручейком. — Это мой подарок тебе, а ты не хочешь его принять! Смотри — обижусь.
И князь, словно бросаемый бурей челнок без руля и ветрил, отдался на волю волн.
Они подошли все трое разом — три обворожительные юные девы — Ли Янь, Карчюм, Мэй. Одна опустилась на колени, две других сняли с нойона халат...
О, как изгибалось юное тело! Девушки и впрямь были искусницы... Одна, другая. Третья... Лишь звенели на сосках колокольчики...