Чувствуя, что назревает крупный скандал, метрдотель приказал звонить в полицию, а сам остался стоять в дверях. Остальные посетители давно перестали пить и есть и теперь неотрывно смотрели на живописную сцену — буянивший Распутин, увещевавший его журналист и изящная бледная фрейлина, плохо понимавшая, что происходит. Сопровождавший «старца» мужичок давно уже плюхнулся за ближайший столик и теперь с явным наслаждением, продолжая обнимать обеих дам за обнажённые плечи, следил за действиями своего патрона. Что касается Семёна, то он тенью следовал за Распутиным, с плохо скрываемой ненавистью и злорадством поглядывая на взволнованного, начинавшего краснеть Кутайсова.
Тем временем вошедший в раж «старец» продолжал преследовать убегавшую от него по залу фрейлину, делая огромные нетвёрдые шаги и непрестанно взывая:
— Ну куда же ты, любушка?! Подойди же ко мне, драгоценная, не обижу!
Кровь бросилась Кутайсову в голову, и потому дальнейшие свои поступки он осознавал с большим трудом. Бросившись вслед за безобразившим «старцем», он догнал его, схватил за тонкий кожаный ремешок, перепоясывавший рубашку, и с силой дёрнул к себе. Распутин удивлённо обернулся, и тогда журналист притянул его ещё ближе и, пристально глядя глаза в глаза, со всей распиравшей его ненавистью прошипел:
— Не трогай её, гад, тебе сказано! Застрелю как собаку, ты меня знаешь!
И Распутин как-то сразу поверил этой угрозе, после чего в его глазах наконец-то мелькнуло нечто похожее на понимание, а мгновение спустя — и страх. Несколько томительно долгих секунд он молчал, не отводя взора, а потом шумно вздохнул и пошевелил плечами, после чего журналист тут же его отпустил.
— Да ладно тебе, Серёга, — произнёс Распутин с притворным добродушием, — ваше дело молодое, что я не понимаю? — Обернувшись назад, он поискал глазами Николишина и поманил его своим заскорузлым пальцам. Когда тот послушно подскочил ближе, «старец» отвернулся от Кутайсова, обнял Семёна за плечи и доверительным тоном, как ближайшему другу, громко сказал: — Обидели меня, Сенька, кровно обидели! И кто это сделал... — Он злобно глянул на журналиста. — Лучшие друзья это сделали! Но да Господь прощать велел, а потому и я прощаю. Пойдём-ка теперь, выпьем с тобой как следует...
Насколько тяжело Кутайсову далась эта сцена, он понял уже после того, как проводил взглядом уходившего и что-то бурчавшего себе под нос «старца», после чего наконец-то опустил руку вдоль бедра, перестав ощупывать вспотевшей ладонью лежавший в кармане миниатюрный браунинг[37].
Зато какой же восхищённо-благодарным взгляд ему подарила мадемуазель Васильчикова! Это был не просто взгляд, а самое откровенное обожание и самое недвусмысленное обещание или, как любили говорить в эпоху бурного развития первого российского капитализма, любовный кредит, который оставалось только обналичить.
Тем же вечером Ольга весьма равнодушно выслушала рассказ о скандале в «Вилле Родэ», которым её поторопился обрадовать изрядно пьяный супруг. Более того, она выставила Семёна из спальни, едва он начал заплетающимся языком нести несусветную чушь, вроде:
— Вот ей-то, дура ты эдакая, он и подарит ту самую брошь, что украл у тебя на балу!
Оставшись одна, Ольга вернулась в постель и вновь взяла с ночного столика лежавшее там письмо, присланное в конверте, украшенном золочёным императорским гербом.
«Божественная и наипрекраснейшая Ольга Семёновна! — писал ей старший сын великого князя Александра Михайловича. — Извините за высокопарный тон, но ваша поразительная красота подействовала на меня столь сильным образом, что с момента нашего знакомства я ни о чём не могу думать, кроме вас и нашей будущей встречи. Никогда в жизни я ещё никого не любил, поэтому прошу вас отнестись к моему выспренному признанию снисходительно...»
Да, намечавшаяся интрига с юным членом императорской фамилии обещала быть гораздо интереснее, чем самый заурядный адюльтер с каким-то там журналистом!
Глава 29
ПОСТЕЛЬНЫЙ ПРИВЕТ
— Неужели всё было именно так, как вы говорите? — с горечью вопрошал великий князь Александр Михайлович. — И господин Мурав... то есть Морев застрелил этого жалкого Щеглова из ревности к их общей любовнице?
— Именно так всё и было, — самым официальным тоном подтвердил бурский, которого сильно тяготил этот разговор. — И ваше высочество держит в своих руках «Современное слово», где подтверждаются мои слова.
37
Ещё бы немного — и наш герой вошёл бы в историю вместо господ Юсупова и Пуришкевича, застреливших Распутина ровно три года спустя. Кстати, по поводу дремучего антисемитизма того же Пуришкевича сам Кутайсов не раз прохаживался таким, например, образом: «Имя Пуришкевича не погибнет для потомства. Оно будет занесено на страницы истории... Естественной, разумеется».