В 1918 году не имелось никаких постановлений Советской власти, которые обязывали бы чека подчиняться постановлениям исполкома. Примерно в середине ноября появился секретный циркуляр наркомюста Курского, предписывавший председателям Советов наблюдать за общим положением юстиции на местах и в том числе за чрезвычайной комиссией. К осени 18-го года, к началу красного террора вся Россия была покрыта сетью чрезвычаек. Не было не только города, но вообще сколько-нибудь значительного пункта людской концентрации, где не существовало бы местной чека. Уездные чрезвычайные комиссии был упразднены весной 1919 года, когда большевизм прочнее стал на ноги, ликвидировал сепаратизм власти на местах и стал проводить сугубый партийный централизм.
Маятник судьбы для чекистов качнулся в противоположную сторону. С окончанием войны участились случаи преследования сотрудников чека за произвол, злоупотребления карательной властью, а также полное игнорирование более чем условной революционной законности. Полномочными представителями из Москвы на местах вскрывались темные чекистские дела о пытках, истязаниях заключенных, незаконных расстрелах и повешениях[813].
Примерная картина сложилась на недавно отвоеванном у белых юге, где еще теплилась гражданская война. Неупорядоченная жизнь края, не познавшего порядков военного коммунизма, сырая административная система, неопытные кадры. Жизнь, насыщенная борьбой с зелеными и реквизициями имущества буржуазии, скучившейся у Черного моря. В этих условиях 3-я партконференция Кубано-Черноморской области поручила обкому пересмотреть состав работников чрезвычайных органов, «руководствуясь необходимостью освежения личного состава и поднятия степени идейной сознательности оторванных от партии товарищей». В наказе специальной комиссии отмечалось, что «специфический характер работы чрезвычайных органов, требующих постоянного напряжения нервной системы, всех умственных способностей человека, быстро изнашивает и истощает организм работников и развивает у них болезни психического и нервного характера». Все заявления чекистов с просьбами о переводе полны жалобами на манию самоубийства, навязчивые идеи, страсть видеть во всем контрреволюцию, психастению и пр. Интересы партии требуют их перевода с работы в органах ЧК на другую, главным образом физическую работу[814].
Полномочия чека, как органа ведающего особого рода делами, всегда манили корыстные и авантюрные элементы, стремившиеся к самоснабжению, удовлетворению личных интересов, а также привлекали определенно злостные, контрреволюционные элементы буржуазии и бандитов, которые проникали в секретные органы с политическими целями. Эти подлежали выявлению и изъятию из органов. Задачи чека требовали прилива новых, свежих работников, проявивших себя на других постах и у станка, доказавших преданность революции.
В обстановке социально-политического кризиса 1921 года проблема надежных кадров для госаппарата стала одной из острейших. В этих условиях на смену неврастеникам и шкурникам в органы нередко попадали уже чрезмерно «свежие» работники. Так, в июле 1921-го года Всеукраинская ЧК в своем приказе отмечала, что «в последнее время, во многих местах» наблюдается весьма нежелательное заполнение карательных органов молодыми работниками из Коммунистического союза молодежи. Молодые люди с неустоявшимся, неоформившимся миросозерцанием, не окрепшие ни идейно, ни психологически, попадали в обстановку, которая требовала особой выдержки, в условиях которой запросто разлагались люди зрелого возраста. «Члены КСМУ сбиваются с пути». ЦК КП(б)У распорядился немедленно снять всех комсомольцев, не достигших 18 лет, с работы в органах чека[815].
Руководители ВЧК были готовы к неизбежному сужению компетенции и могущества их ведомства после окончания гражданской войны. Дзержинский в январе 1921 года по своей инициативе вышел на Оргбюро с компромиссным предложением о том, чтобы при возбуждении в судебных учреждениях дел против коммунистов одновременно ставить об этом в известность местную организацию партии, которой предоставлялось бы право всестороннего ознакомления с делом и вынесения собственного суждения[816].
Оргбюро пыталось централизованно решить проблему в духе компромисса. Секретный циркуляр за подписями Молотова и Дзержинского от 4 апреля 1921 года указывал, что «губкомы и губчека должны составлять одно целое в деле своевременного предупреждения и пресечения контрреволюционных выступлений» и призывал парткомы создать вокруг органов ЧК атмосферу коммунистического доверия, оказывать им материальную и моральную поддержку. Со своей стороны руководители губчека обязывались держать губкомы в полном курсе своей работы, информировать о заданиях, поступающих из ВЧК, и «строго» согласовывать свою работу с директивами ЦК РКП(б), получаемыми губкомами[817].
По большей части чекисты проигрывали свою схватку с парткомами, авторитет парткомов никому не было позволено расшатывать. На уровне губерний партийцы безусловно выиграли этот тайм у чекистов. В 1921 году острие проблемы вражды партийных комитетов и чекистских органов проникло до уровня уездов. Отовсюду в Цека поступали протокольные свидетельства об отсутствии контактов между укомами РКП(б) и уездполитбюро ЧК. В Симбирской губернии обнаружилось, что некоторые уездполитбюро совершенно изолировали свою деятельность от укомов, заявляя, что они подчинены в контроле своих действий только губчека. «Подчеркиваем, — говорили в совместном циркулярном письме руководители симбирской парторганизации и губчека, — что такого рода конспирация недопустима»[818]. Уездные чекисты обязывались не проводить без ведома партии все свои «более или менее» крупные распоряжения, а также регулярно отчитываться перед парткомами. В Воронеже по докладу губчека губком указал, что «указания укомпартов по общим вопросам обязательны для уполитбюро», но в детали работы чекистов парткомы вмешиваться не должны[819].
Поскольку по определению философии в любом конкретном вопросе присутствует и общее и особенное, то нетрудно сообразить, что проблема делимитации границы общего и особенного в бессонной деятельности чекистов в каждом отдельном случае таила в себе неисчерпаемый источник конфликтов. Противоречия партийных и чекистских органов в начале нэпа перешли из острой в хроническую стадию. Парткомы упрямо наступали, чекисты затравленно огрызались, уже будучи не в состоянии применять свое самое эффективное оружие — угрозу ареста и арест советских и партийных чиновников за неискоренимые в их благородном деле злоупотребления. В то же время партийные комитеты неуклонно и бескомпромиссно продолжали использовать свои права и кадровую власть в отношении всех членов партии. 1921 год свидетельствует, что Всероссийская чрезвычайная коллегия неоднократно пыталась воздействовать на партийных князей по партийной линии, но как свидетельствует следующий 1922-й год — не всегда успешно.
В августе 1921 года Уншлихт вошел в кабинет к Молотову с проектом директивы ЦК РКП(б), вменяющим партийным органам производить все перемещения ответственных и рядовых чекистов только с согласия соответствующих органов чека. Понятно, что подобный порядок вещей гарантировал бы полную сохранность чекистских кадров от посягательств парткомов. Это совершенно не устраивало не только местные парткомы, но и Цека партии тоже, который в условиях государственных нестроений и партийного развала сам остро нуждался в надежных проверенных людях. Поэтому для Оргбюро ЦК оказался более приемлемым проект, подготовленный его аппаратом, в котором за губкомами, обкомами и областными бюро РКП(б) сохранялось право производить отзывы и перемещения всех сотрудников местных чека, за исключением перемещений председателей и членов губколлегий чека, которые допускались только с согласия ВЧК[820].