Рассуждать о бюрократии в общем и целом можно лишь до известной степени. Конкретно для СССР 1920-1930-х годов следует под- черкнуть низкий культурный уровень, который передала своей элите примитивная социальная структура, сложившаяся в стране после войн и революции. Как говорится, всем миром. Природная смекалка и аппаратная ловкость наряду с отсутствием настоящей культуры и образования стали характерными чертами советского партийно-государственного руководства. Соответственно складывались стиль и сам образ управления, оставленный советской истории такими деятелями, как Каганович, Молотов, Хрущев, Брежнев и многие, многие другие. Номенклатура начала обтесываться только к Горбачеву и, возможно, само по себе это явилось немаловажным фактором начавшихся перемен.
В России государство, выполняя надклассовую, регулирующую функцию (как в социальном, так и в экономическом отношении), невольно способствовало консервации отживших сословий, охране интересов деградирующих социальных групп. Следствием подобной роли государства являлась пестрота дореволюционного общества, запутанность отношений и нерациональные затраты национальных сил и средств. Но рано или поздно объективно наступает обострение потребности в радикальном обновлении общества, которое может произойти уже только в катастрофическом стиле. Ленин подчеркивал, что чем дольше оттягивается разрешение противоречия, тем более разрушительную форму оно приобретает позднее.
Революция принципиально не изменила экономический уклад России, но сильно гипертрофировала специфику политического строя, так сказать, обнажив его до «костей», и очень сказалась на социальной структуре страны. В целом, упрощение социальной структуры нации явилось мучительным способом оздоровления ее генетической основы и решением приоритетного вопроса о ее самосохранении. Но вместе с тем, это неизбежно повлекло за собой примитивизацию общественной и частной жизни практически во всех проявлениях, сопряженной с одиозным расцветом системы государственного абсолютизма, которая отчасти была вынуждена своим грубым функционализмом компенсировать утраченные необходимые элементы современной культуры.
В революции массы выступили против одряхлевшей и паразитической элиты. Когда политику начинают творить массы, это само по себе является симптомом, свидетельством полного разлада старой системы, уже не способной исполнять свою функциональную и репродуктивную роль. Масса сметает одряхлевшее здание и вновь закладывает очередной цикл общественного строительства. Однако масса в своей политической активности не знает промежуточных форм, ей свойственны только крайние проявления. Ее программа включает жестокую месть своим бывшим эксплуататорам, старой элите, оказавшейся в беспомощном состоянии и здесь сентиментальности не бывает. В 1917 году охлократия проделала быстрый путь от анархической разнузданности до поддержки государственного радикализма, который постепенно стал прибирать к рукам стихию масс.
Характерно, что российская эмиграция, как и вообще Запад, не понимали органической взаимосвязи массы и власти в советском государстве и, замечая лишь внешние проявления диктаторского произвола над населением, абсолютизировали противоречия между ними. Эмигрантская пресса была полна ожиданиями скорого социального взрыва в стране против «коммунистической деспотии». Отсюда следовали ошибки, разочарования и, порой, расплата с жизнью. Осенью 1927 года на громком процессе пяти монархических террористов, поверивших в эмигрантские иллюзии и перешедших границу с искренним стремлением помочь народу сбросить ненавистное коммунистическое иго, один из подсудимых признался, что на него произвело самое гнетущее впечатление враждебное отношение к нему со стороны крестьян, когда его вели чекисты после ареста. Коммунистическая власть была жестока и требовательна, но она была «своя», а эти оставались «чужими». Совсем чужими, от которых не нужно было ни милостей, ни жертвы. Результат полнейшего отчуждения высших слоев дореволюционного общества от народ- ной массы и источник их изгнания.
В 1924 году из Воронежа сообщали в Москву, что с мая в губернии усилилась рассылка по почте из заграницы по адресам сельхозкооперативов, волсоветов и отдельных лиц монархических воззваний и листовок, навроде «Беседа Великого князя Николая Николаевича с американскими журналистами». Из белградского монархического центра присылается орган русского национально-государственного направления «Старое время», из Нью-Йорка — орган Союза единства Руси «Правое дело». 7 ноября в Калаче и Борисоглебске появились написанные от руки воззвания монархического содержания «К угнетенному крестьянству» за подписью «Штаб обороны Юго-России». В Калаче одно из таких воззваний было зачитано партийцами местному населению, встретившему его общим смехом[420].
«Социалистический вестник» в № 1 за 1927 год приводил слова одного приезжего из Советского Союза, который утверждал, что идея демократии дискредитирована в СССР. «Я нигде, кроме узких кругов социализма, не встречал защитников идеи демократии и протестов против политической монополии ВКП(б). Всеобщий протест направлен не против диктатуры, а против ее содержания».
На облик общества накладывает неизгладимый внешний отпечаток природа тех сил, которые призваны историей возглавить преобразование общественных отношений. Несмотря на свою отточенность и крепость булата, приобретенную в годы гражданской войны, советское государство еще долго сохраняло на себе следы грубости и варварства своей охлократической первоосновы. Этому способствовали и война, и террор, и истребление элементов культуры, накопленной старой системой. Новое государство возникло не из воздушной морской пены в лучах нежного рассвета, оно появилось в отблесках зарева пожара из дремучих, черноземных слоев народной массы и еще долго пыталось безвкусно украшать себя блестками народной простоты и утопической идеологии. Сложился некий цивилизационный феномен, в котором гармонично переплелись абсолютизация политической системы и массовизация (квазидемократия) общественной жизни.
Развитие государственного регулирования в обществе неизбежно приводило и к развитию бюрократизма, и тут уже ничего не могли поделать даже лучшие образцы культуры и высшее образование. Зарегламентированность течения советской жизни резко увеличила показатели бюрократизации аппарата управления. Тот же Орджоникидзе в речи на 15-й московской губпартконференции приводил пример, что количество входящих и исходящих бумаг в год в вол— и райисполкомах колеблется от 10 до 30 тысяч. В то время как в царское время в волостном управлении их имелось только 3 тысячи, то теперь такое количество набирает один сельсовет. По этому критерию следовало признать, что бюрократизм в СССР принял размеры вдесятеро большие по сравнению с царской Россией.
Однако важнее было, конечно, качественное отличие бюрократизма советского от бюрократизма царского. При царизме бюрократический аппарат во многом испытывал ограничения со стороны самого самодержавия, а также от других могущественных социальных групп в обществе. Бюрократия была «при» государстве, она была своеобразным общественным классом, чьим характерным признаком являлась добыча жизненных средств путем продажи государству своего труда, затрачиваемого на выполнение различных функций государственного строительства и управления. Советская партийно-государственная бюрократия была избавлена от необходимости заискивать перед капиталом и предлагать себя государству, она стала самовластна. При большевиках она, можно сказать, и стала самим государством, она приучилась смотреть на страну как на собственную вотчину, доставшуюся ей в безраздельное пользование навеки. Поэтому ей с ее культурным багажом не казалось вопиющим и бесстыдным переименование вековых названий городов и улиц своими собственными и другими чужими и непонятными для народа России именами.
Бюрократия всегда и везде жила продуктами производства других классов, с которыми у нее не было органических духовных связей. Но надо отдать должное большевикам, которые упорно пытались смягчить бюрократическое самовластье и сблизить его с рабоче-крестьянской массой. Большевики, обновив государственную бюрократию, заметно, но ненадолго сроднили ее с почвой, однако это же возымело и обратные последствия, ибо тот «чернозем», который притащили на своих сапогах в госаппарат выходцы из низов, подпортил его прежний лоск и цивилизованность. Ленин имел все основания жаловаться на бескультурье и отсталость масс как на причину недостатков советского аппарата. Вначале в советской машине процветали почти что патриархальные нравы. Но постепенно это обращение к «кухаркам» за помощью в государственном управлении утратило свою актуальность. Аппарат начал «приходить в себя», обретать черты устойчивости и преемственности. Коммунистическая партийная структура стала выполнять те социальные функции, которые ранее выполняло дворянство и монархия в государстве, проводила отбор, воспитание и продвижение кадров вверх по служебной лестнице, обеспечивала преемственность государственной системы, служила гарантией ее стабильности. В этом никогда бы не признались конструкторы советской системы, но это было то шило, которое невозможно утаить. В 1923 году в Воронежской губернии по Новохоперскому уезду циркулировали слухи, что после 25-летнего юбилея РКП(б) все коммунисты со стажем до 1917 года станут дворянами[421].