Будущие апологеты Троцкого в дискуссии постепенно консолидировались в течение 1923 года. Среди делегаций XII съезда ходил безымянный документ, который по своему направлению и анонимному почерку был похож на творчество децистов Осинского, Сапронова и др. Только по сравнению с аналогичными документами образца 1920-го года, стилистика их подметных писем стала заметно резче и уже явно вышла за рамки партийной идеологии. В документе выражался протест против полицейских мер для поддержания единства партии. Содержались обычные для средних совчиновников требования развития самодеятельности членов партии, прекращения перебросок и мобилизаций, ликвидации контрольных комиссий, отказа от проведения чисток партии, размежевания между партийной и Советской властью. Децисты дошли до того, что посягнули на святая святых — потребовали уничтожения монополии коммунистов на ответственные места. Это был прямой выпад против Секретариата с его ролью в кадровой политике. Требовали удаления одного-двух из господствующей группы Зиновьева, Сталина, Каменева[610]. Документ красноречиво свидетельствует о том, что «крапивное семя» советского сорта справедливо полагало своим главным врагом не демократию партийных масс, а абсолютизм партийного центра.
Появление октябрьского письма Троцкого активизировало сплочение участников ранее разбитых группировок. Рассчитав, что вопрос о внутрипартийной демократии вызовет обостренное внимание со стороны всех членов партии и поднимет низы, оппозиционеры решили дать бой фракции Сталина. 15 октября в ЦК партии поступило т. н. «заявление 46-ти», уже определенно выраженного оппозиционного содержания. Заявление символизировало объединение бывших децистов и потерпевших поражение в ходе дискуссии о профсоюзах, оттесненных после X съезда сторонников платформы Троцкого. Под заявлением стояли подписи Осинского, Сапронова, Максимовского, В.Смирнова, И.Смирнова, Преображенского, Серебрякова, Пятакова, Белобородова и других видных партийных и государственных деятелей, принужденных ранее Лениным склонить свои оппозиционные знамена. Их выступление было поддержано также и лидерами «рабочей оппозиции» — Шляпниковым и Медведевым[611]. Деятельное большинство 46-ти подписантов — все трибуны партийной демократии среднего чиновного роста, мечтающие о независимости своих кабинетов и безопасности для своих портфелей.
Оппозиционеры объявляли деятельность ЦК партии «неудовлетворительной». По их мнению, «нестерпимый» внутрипартийный режим, обюрокрачивание не давали возможности партии влиять на политику партийного руководства, на выработку принципиальных решений, в результате чего политический курс отрывался от реальных потребностей общества. Это грозило «тяжкими бедами» — потрясением валюты, кризисом сбыта, бюджетным хаосом, хаосом в госаппарате и т. д.
В ответе от имени членов Политбюро платформа «46-ти» характеризовалась как «совершенно неслыханное» в большевистской среде заявление[612]. Совместное октябрьское заседание пленума ЦК и ЦКК с участием представителей 10 крупнейших партийных организаций страны осудило выступление Троцкого и «46-ти» как акт фракционности. Соломоново решение, принятое пленумом, было способно удовлетворить любого владельца ответственного портфеля. Поддержка инициативы Политбюро в вопросе об усилении внутрипартийной работы и развитие внутрипартийной демократии давала местным чиновникам свободу маневра, чтобы лучше ухватиться и потуже затянуть веревку на той же рабочей и прочей демократии. Вместе с тем, решение не выносить поднятые Троцким и «46-ю» вопросы за пределы ЦК и не оглашать связанных с этим документов закладывало возможность в будущем на законных основаниях осудить и разгромить оппозицию. В любом случае преобладание «своей» номенклатуры в партийно-государственном аппарате должно было обеспечить Сталину и его команде организацию успеха и безусловное поражение противника.
Фактически Сталин, Зиновьев, Каменев в 1923 году использовали прием Ленина, который тот применил в конце 1920 года во время дискуссии о профсоюзах, спровоцировав Троцкого на открытое выступление. Троцкий дважды попался на одну и ту же удочку. В ноябре 1923 года Цека сделал широкий, заранее просчитанный жест, постановив обсудить положение в партии также под предлогом того, что дискуссию сдержать уже невозможно.
Дискуссия 1923 года о демократии в партии явилась реакцией бюрократии на усиление партаппарата в советской государственной системе. Лидерам оппозиции было угодно, чтобы государственная система как на заре революции представляла собой конгломерат ведомственных кормлений, вотчин и местных кланов. Призывы оппозиции— это энное по счету с 1917 года воспроизводство лозунгов, направленных против партийного централизма. В сущности, в них не было ничего оригинального по сравнению с тем, что партия уже слышала со времен VIII съезда РКП(б). Оппозиция усилилась за счет того, что к этой давней игре заблудших и неудачливых чиновников подключилась новая генерация потерпевших личное или клановое поражение на бюрократическом поприще после X съезда.
Письмо Троцкого и «заявление 46-ти» немедленно стало достоянием широких кругов коммунистов в Москве и быстро распространялось по всей стране. Лозунги демократизации партийной жизни находили отклик в партийной массе, непосвященной в истинные мотивы выступления оппозиции. Поэтому 5 декабря объединенное заседание Политбюро ЦК и Президиума ЦКК вынуждено было принять резолюцию «О партстроительстве», в которой подтверждалась линия на развитие «рабочей демократии» и были прописаны мероприятия, расширявшие возможности активистов оппозиции влиять на кадровую политику Цека партии через выборные каналы.
Троцкий в свою очередь сумел использовать в своей агиткампании традиционную обтекаемость и многозначность аппаратного слога резолюции. И это, пожалуй, единственный случай, когда творцы аппаратной мысли впоследствии по ходу дискуссии были вынуждены сокращать в размерах «историческое значение» постановления руководящего партийного органа.
После этой резолюции Троцкому показалось, что он добился успеха. В декабре он выступил в «Правде» со статьей «Новый курс», в которой представил на суд партийной массы свои очередные соображения. «Новым курсом» он громко назвал сентябрьское решение пленума ЦК РКП(б) о расширении рабочей демократии в партии. «Новый курс… в том и состоит, что центр тяжести, неправильно передвинутый при старом курсе в сторону аппарата, ныне, при новом курсе должен быть передвинут в сторону активности, критической самодеятельности, самоуправления партии…» Троцкому, отодвинутому вначале Лениным, а затем Сталиным далеко в сторону от «аппарата», только и оставалось, что апеллировать через его голову к массе. Бывший певец политотделов и бюрократического централизма проникся «почти всеобщим» ощущением того, «что партийный бюрократизм грозит завести партию в тупик»[613]. Троцкий ставит задачу вырвать власть у сталинского руководства и развеять аппаратный централизм в партии: «Партия должна подчинить себе свой аппарат»[614].
Дискуссия 1923 года приоткрыла завесу тайны над семейным альковом новой власти. В дискуссии определилась та социальная сила, которая станет главным, самым серьезным оппонентом государственного централизма в системе советского коммунизма. Она выдала существование принципиального противоречия в среде «нового класса» между централизованным партаппаратом и ведомственной бюрократией. Бюрократия инстинктивно стремится к приватизации объектов, находящихся в ее ведении. У партаппарата нет объектов в непосредственном управлении, его объект управления — сама государственная машина в ее цельности, следовательно, партаппарат в своем централизме более последователен. Бюрократия, «перетряхиваемая» и загоняемая в клетку партийной номенклатуры возненавидела партаппарат. На это делал свою ставку Троцкий. Любопытно, что еще в 1921 году среди малосведущих в идеологических тонкостях столичных обывателей поражение Троцкого в профдискуссии получило неграмотное, но необычайно проницательное толкование как поражение «правых» в партии (спецов, коммунистов с тенденцией «праветь»), то есть комбюрократии[615].
611
РКП(б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы, 1923 г.: Документы и материалы. М., 2004. С. 180―185.