Луга, расположенные ниже, затоплены водой. Гигантские каштаны отбрасывают черную тень. Длинные вереницы тополей окаймляют лужайки шелестящей завесой. Две аллеи огромных платанов тянутся через поля к старинному замку Ганьи, превратившемуся ныне в развалины. На этой беспрестанно орошаемой земле трава достигает непомерной высоты. Это как бы цветник между двух лесистых холмов, но цветник естественный, где газоном являются луга, а деревья-великаны образуют огромные клумбы. В полдень, когда солнце светит отвесно, тени принимают синие оттенки, разогретые травы спят на припеке, а под листвой попрежнему проносится ледяное дуновенье.
Этот-то уголок, заросший буйной травою, и оживляла своим постукиванием мельница дядюшки Мерлье. Постройка казалась древнею, как мир. Она наполовину окуналась в Морель, образующую в этом месте прозрачный затон. Тут была устроена плотина, и вода падала с высоты нескольких метров на мельничное колесо, которое вертелось, поохивая и протяжно кряхтя, как иная преданная служанка, дожившая в семье до старости. Когда дядюшке Мерлье советовали сменить колесо, он качал головою, говоря, что новое будет ленивее старого и хуже будет знать свое дело, и он чинил колесо всем, что попадалось ему под руку: бочарной клепкой, ржавым железом, цинком, свинцом. После этого колесо с его причудливыми очертаниями, разукрашенное травами и мхом, казалось еще жизнерадостней. Когда вода била по нему своей, серебристой струей, колесо покрывалось жемчужными зернами, и контуры его причудливого остова мелькали сквозь ослепительный блеск перламутровых ожерелий.
Та часть мельницы, что купалась в Морели, напоминала осевший на мели древний ковчег. Добрая половина жилья была построена на сваях. Вода забиралась под пол; тут были бочаги, славившиеся на всю округу огромными угрями и раками. Ниже запруды заводь была гладка, как зеркало, и, когда колесо не мутило ее пеной, в ней можно было разглядеть стаи крупных рыб, плававшие с медлительностью эскадры. К реке, возле сваи, где была привязана лодка, спускалась поломанная лестница. Над колесом была перекинута деревянная галлерейка. Сюда выходили неравномерно прорубленные окна. Все это представляло собою нагромождение закоулков, простенков, позднейших пристроек, столбов, балок, перекрытий, придававших мельнице вид полуразрушенной, старой, крепости. Но плющ разросся, всевозможные ползучие растения прикрыли слишком большие прорехи и одели ветхое строение в зеленый наряд. Барышни, гулявшие около мельницы дядюшки Мерлье, зарисовывали ее в свои альбомы.
Со стороны дороги дом был попрочнее. Каменное крыльцо выходило на обширный двор, окруженный амбарами и конюшнями. Огромный вяз у колодца покрывал тенью полдвора. В глубине стоял дом; во втором его этаже виднелись четыре окна, над которыми возвышалась голубятня. Все щегольство дядюшки Мерлье ограничивалось тем, что раз в десять лет он красил фасад своей мельницы. Фасад как раз только что побелили, и в полуденные часы, когда на нем играло солнце, он ослепительно сиял на все село.
Дядюшка Мерлье уже двадцать лет был мэром[2] Рокрёза. Его уважали за богатство, которое он сумел накопить. Состояние его, сколоченное по грошам, определяли тысяч в восемьдесят. Когда он женился на Мадлене Гийар, принесшей ему в приданое мельницу, у него не было ничего, кроме рук. Но Мадлене не пришлось раскаиваться в своем выборе — таким молодцом показал он себя в хозяйстве. Теперь он был вдовцом и жил со своей дочерью Франсуазой. Конечно, он мог бы отдохнуть, предоставив мельничному колесу дремать во мху; но ему тогда стало бы скучно и дом показался бы ему мертвым. Он продолжал работать удовольствия ради. Дядюшка Мерлье был старик со спокойным лицом; он никогда не смеялся и тем не менее в душе был весельчаком. Его выбрали в мэры из уважения к его деньгам, а также за ту внушительную осанку, которую он умел принимать, заключая браки.
Франсуазе Мерлье только что исполнилось восемнадцать лет. Она не принадлежала к числу местных красавиц, потому что была довольно хилой. До пятнадцати лет она была даже дурнушкой. В Рокрёзе не могли понять, почему это дочь столь дородных родителей, как дядюшка и тетушка Мерлье, подрастает так плохо и имеет такой жалкий вид. Но в пятнадцать лет, оставаясь попрежнему хрупкой, Франсуаза развилась и стала прелестной. У нее были черные волосы, черные глаза, и в то же время она была вся розовая; рот ее постоянно смеялся, на щеках были ямочки, на ясном лбу всегда как бы сиял солнечный венец. Хоть и слабая (для тех мест), она все же не была худа, отнюдь нет: когда ее называли хилой, просто хотели сказать, что ей не поднять мешка с зерном; она постепенно становилась пухленькой, а со временем должна была сделаться пышной и лакомой, как перепелка. Но постоянная молчаливость отца рано сделала ее рассудительной. Если она все же постоянно смеялась, так это для того, чтобы сделать приятное окружающим. В душе она была серьезной.