— Ничего подобного, он будет драться, — набычившись, буркнул Эдди и пробормотал себе под нос: — Давай же, Ларри, двинь ему в морду, прямо в хлебальник…
Лоренс по-прежнему не двигался с места, размышляя, казалось, о Брамсе с Бетховеном и далеких концертных залах.
— Он трус, вот кто! — закричал Натан. — Наложил в штаны, как все городские!
— Он не трус, — вскинулся Эдди, в глубине души сознавая, что Натан прав. — Давай же, — велел он, подтолкнув Ларри коленом. — Работай левой! Пожалуйста, Ларри, работай левой.
Но глухой ко всем мольбам Лоренс продолжал стоять столбом, опустив руки.
— Трус! Размазня! — надрывался Натан.
— Ну, — допытывался фермер, — он будет драться или нет?
— Ларри! — возопил Эдди со всем отчаянием пятнадцатилетнего мальчишки, но на Лоренса это ничуть не подействовало. Эдди медленно повернул к дому, коротко бросив: — Не будет он драться. — И пренебрежительно, будто швырнув кость соседской собаке, окликнул: — Эй, ты, идем…
Ларри осторожно нагнулся. Подобрал носки и сандалии и шагнул за братом.
— Погоди-ка! — позвал фермер и, бросившись за Эдди, повернул его к себе лицом. — Я хочу потолковать с тобой.
— Да? — грустно, почти без вызова отозвался Эдди. — Что вам надо, мистер?
— Видишь вон тот дом? — спросил фермер.
— Угу. И что же?
— Это мой дом. Держись от него подальше.
— Ладно, ладно, — устало пробормотал Эдди, мигом забыв о гордости.
— А лодку видишь? — допытывался фермер, тыча пальцем в источник всех неприятностей.
— Вижу, — буркнул Эдди.
— Это моя лодка. И близко к ней не подходи, если не хочешь, чтобы из тебя пыль выколотили.
— Ладно, ладно! Пальцем не дотронусь до твоей поганой лодки! — выпалил Эдди и снова повернулся к Лоренсу: — Пойдем, ты…
— Мокрая курица! Желтопузый[4]! — надрывался от крика Натан, продолжая подпрыгивать, пока они не скрылись из виду.
Дорога вилась среди зеленеющих полей, над которыми стоял запах цветущего клевера. Эдди шагал впереди брата. Лицо оставалось угрюмо-напряженным, уголки губ горько опущены: очевидно, он по-прежнему сгорал от стыда. И почти с наслаждением давил головки клевера, как самую ненавистную на земле гадину, словно хотел навсегда уничтожить зелень, корни, самую почву, в которой они росли.
Лоренс, с низко опущенной головой, так что виднелась только прилизанная макушка, плелся следом с сандалиями в руках, стараясь ступать в следы, оставленные братом.
— Желтопузый, — бормотал Эдди достаточно громко, чтобы слышал идущий позади преступник. — Желтый, как подсолнух! Мой собственный брат! Подумать только! Да я скорее позволил бы себя убить, чем разрешил кому-нибудь так себя назвать! Лучше пусть мне сердце вырвут! Мой собственный брат. Желтый, как подсолнух! Всего разок дать в глаз! Один! Чтобы показать ему… Но он стоит столбом, слушая лай поганца в дырявых штанах! Пианист. Лоррренс! Видать, знали, что делали, когда назвали тебя Лорррренсом! И не смей со мной разговаривать! Я с тобой и словом не обмолвлюсь, пока жив! Лоррренс!
Охваченные глубочайшей, как океан, печалью, не оставившей места для слез, братья добрались до дома, все еще разделенные расстоянием в десять футов… вернее, десять миллионов миль.
Эдди, не глядя по сторонам, отправился в виноградную беседку и растянулся на скамье. Лоренс, с бледным, застывшим лицом, долго смотрел вслед брату, прежде чем войти в дом.
Лежа на скамейке лицом вниз, совсем близко к черной жирной земле, Эдди кусал пальцы, чтобы не разреветься. Но, видно, так и не сумел сжать зубы достаточно сильно, и слезы хлынули соленой волной, сбегая по щекам и падая на мягкую почву, в которой укоренились лозы.
— Эдди!
Эдди кое-как перевернулся, успев смахнуть слезы. У входа стоял Лоренс натягивая замшевые перчатки на маленькие ладошки.
— Эдди, — повторил он, притворяясь, что не замечает слез брата, — я хочу, чтобы ты пошел со мной.
Эдди молча, но с сердцем, переполненным радостью до такой степени, что на мокрых глазах снова выступили слезы, встал, высморкался и направился за братом. Догнал его, и они пошли рядом по клеверному полю, так легко ступая, что пурпурные головки почти не гнулись под подошвами.
Эдди настойчиво постучал в дверь. Три раза. Громко. Уверенно. В душе пели победные трубы.
На пороге показался Натан.
— Чё надо? — с подозрением осведомился он.
— Недавно, — сухо объявил Эдди, — ты предлагал моему брату подраться. Он готов.
Натан взглянул на Лоренса, вытянувшегося в струнку, с высоко поднятой головой. Пухлые детские губы сжаты в ниточку, руки в перчатках кажутся непомерно большими.