Несколько важных деталей о ростовской жизни Казарновского узнаем из писем — его матери и его самого, — написанных в июле 1928 года в разные инстанции в связи с его первым арестом (ею — в Президиум ВЦИК, им — Максиму Горькому). Главного инженера человеческих душ Казарновский умолял о спасении:
Совершенно фантастические, чудовищно-нелепые обстоятельства, грозящие мне гибелью, заставляют меня обратиться к Вам за помощью.
Мне уже неоднократно приходилось обращаться за помощью к Вашим книгам: то было в моменты усталости и неверия.
На этот раз мне, к сожалению, приходится беспокоить не страницы Ваших книг, а Вас лично.
Мне 23 года. Я — начинающий писатель.
Я вырос в годы Революции. И вне ее не мыслил жизни и творчества.
Я был, по-своему, счастлив.
Революция мне открывала сказочно радостные пути для новых, еще неизведанных форм творчества.
И я работал, ища их.
Иногда, кажется удачно (так, по крайней мере, говорил мне несколько знающий меня Е. И. Замятин)»[284].
Анна Ивановна Казарновская, его мать[285], писала:
«Жизнь моего сына проходила изо дня в день на моих глазах. Мой Юрий — начинающий писатель и работал 3–4 года в местных газетах и журналах. Он вырос в годы революции и отдал все свои молодые силы и свое дарование на служение ей. По своему духовному облику он представляет из себя человека новой пролетарской формации, который в рядах пролетарской молодежи работал над постройкой нового быта своим орудием — пером молодого писателя и журналиста»[286].
Так что же произошло с 23-летним поэтом?
Продолжим цитату из письма Горькому:
«19 декабря 27 г. я был арестован Ростовским ГПУ. Мне была предъявлена статья 58 п. 4 и 11 УК — „участие в к<онтр>р<еволюционной> организации“.
Я отнесся к этому более или менее спокойно, ожидая, что следствие выявит мою полную непричастность к неведомой мне организации.
Но следствия не было.
На единственном 5-ти минутном допросе я так и не понял, в чем меня обвиняют.
Сначала мне показалось, что за ор<ганиза>цию ошибочно приняты 3 домашних литературных вечера до неприличия юной молодежи. Мое участие в каковых выразилось в прочтении главы из повести, через две недели после этого напечатанной в газете „Большев<истская> Смена“.
Меня также спросили об одной нелепой шутке, бывшей на одном из вечеров.
Заключалась она в следующем: ряд лоботрясов, желая смутить и испугать тихого и робкого хозяина квартиры, крикнули:
1-й: „Боже, Царя храни“ (только эти три слова).
2-й: „В 12 часов Ростов будет взорван“.
3-й (читавший уголовный роман): „Черный Билль сделал свое дело“.
После чего все об этой шутке забыли.
Пародийность и шуточность этих фраз, я думаю, очевидны для всякого нормального человека.
Меня также спросили: знаком ли я с рядом лиц.
С некоторыми я был знаком, с некоторыми нет.
В этом заключался весь допрос. Было задано также несколько, не имеющих вовсе отношения к ГПУ, вопросов: „Слышал ли я, что „Русский Современник“ возобновится“, „Как я отношусь к прол<етарской>литературе“ и т. д.
Я ждал дальнейших допросов. Надеясь из них, наконец, понять, в чем же здесь дело.
Но их не было.
Предположение о том, что за к<онтр>-р<еволюционную>ор<ганиза>цию приняты эти лит<ературные> вечера отпало, т<ак>к<ак> половина их участников оказались свободны и даже не допрошены.
Тогда я совершенно перестал понимать что-либо.
В тюрьме я встретил ряд незнакомых мне лиц, которые оказались „со мной по одному делу“.
Я мучился длительным тюремным заключением (около 7 мес<яцев>), но зная о полной своей непричастности ни делом, ни помыслом, ни каким к<онтр>р<еволюционным> деяниям, со дня на день ждал освобождения.
6-е июля принесло мне неожиданный и ужасный удар: я получил приговор — 5 лет Соловков.
Дорогой Алексей Максимович, я в отчаянии, я не знаю, что делать, к кому взывать о помощи.
Получив 5 лет Соловков, я, не имея ни следствия, ни суда, на котором я мог бы доказать свою невиновность, до сих пор не знаю:
1. За что я осужден.
2. Какое мне инкриминируется преступление.
3. К какому времени оно относится.
4. На основании каких данных я осужден.
Ведь нельзя же назвать следствием один 5-ти минутный допрос, не содержащий ни одного прямого вопроса по обвинению. Допрос, на котором я не знал, как мне надо доказывать свою невиновность, т. к. не знал, какая виновность мне инкриминируется. Да и не знаю этого и сейчас.
284
Письмо от 7 июля 1928 г. См.: www.pkk.memo.ru/page%202/intell/guman/kazar.doc, где дается по:
285
В 1937 г. — на пенсии; ей было 60, стало быть, она родилась около 1877 г. В Ростове проживала по адресу: ул. Энгельса, 46, кв.1.
286
См.: www.pkk.memo.ru/page%202/intell/guman/kazar.doc, где дается по: