Как тут не вспомнить о Мандельштамовской характеристике Огюста Барбье, который, согласно автору «Камня», умел «одной строкой, одним метким выражением определить всю сущность крупного исторического явления»? (11:305).
И все—таки до Октября 1917 года Мандельштам ощущал себя поэтом лирическим, порой историософским, но не поэтом—гражданином. В конце мая 1917 года он, не отступая от уже сложившейся традиции, покинул столицу и уехал в Крым. Много позднее, в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан…» (1931) Мандельштамов—ский отъезд из Петрограда был мотивирован так:
Среди тех, кто окружал Мандельштама летом и осенью 1917 года в Крыму в Алуште, красавиц было предостаточно. Это и Анна Михайловна Зельманова, и Саломея Николаевна Андроникова, и поэтесса Анна Дмитриевна Радлова, чьи стихи Михаил Кузмин хвалил, а Мандельштам пародировал («Легенда о его увлечении Анной Радловой ни на чем не основана», – сочла нужным указать в своих «Листках из дневника» ненавидевшая Радлову Ахматова).[257] 3 августа, в день именин Саломеи Андрониковой, компанией поэтов и филологов была разыграна шуточная пьеса «Кофейня разбитых сердец», сложенная при участии Мандельштама. Он сам выведен в пьесе под именем поэта дона Хозе Тиж д'Аманда – перевод на французский фамилии Mandelstamm. В пьесе этот персонаж изъясняется строками из чуть переиначенных Мандельштамовских стихотворений. Интересно, что никому из компании, включая Зельманову и Андроникову, по—видимому, не были известны стихи целомудренно—сдержанного Мандельштама о любви. Неслучайно в уста Тиж д'Аманду был вложен такой монолог, обыгрывающий название первой Мандельштамовской книги:
Также обратим внимание на то обстоятельство, что сцены с участием Тиж д'Аманда содержат своеобразный травестийный комментарий к будущим Мандельштамовским строкам о смущении, надсаде и горе, принятом им от «европеянок нежных». Из восьми реплик, обращенных к несчастному поэту главной героиней «Кофейни» – Суламифью (Саломеей Андрониковой), – четыре звучат не особенно ласково: «Чушь»; «Вздор. / Ступайте—ка влюбиться, / Да повздыхать, да потомиться, / Тогда пожалуйте в кафе»; «Куда ты лезешь? Ишь, какой проворный! / Проваливай»; «Как эта мысль вам в голову пришла?»
Спустя несколько дней после именин Саломеи Андрониковой Мандельштам пришел в гости на еще одну алуштинскую дачу, где поселился художник Сергей Юрьевич Су—дейкин со своей красавицей—женой Верой Артуровной (по детскому прозвищу Бяка). Этот визит описан в дневнике Судейкиной: «Белый двухэтажный дом с белыми колоннами, окруженный виноградниками, кипарисами и ароматами полей. <…> Здесь мы будем сельскими затворниками, будем работать и днем дремать в тишине сельских гор. Так и было. Рай земной. И вдруг появился Осип Мандельштам. <…> Как рады мы были ему. <…> Мы повели его на виноградники – „ничего другого не можем вам показать. Да и угостить можем только чаем и медом. Хлеба нет“. Но разговор был оживленный, не политический, а об искусстве, о литературе, о живописи. Остроумный, веселый, очаровательный собеседник. Мы наслаждались его визитом».[258] Сознательно или бессознательно – Вера Артуровна воспроизвела в своем рассказе ситуацию знаменитой «Тавриды» Константина Батюшкова:
Мандельштам, для которого Батюшков был поэтом, с чьей биографии он во многом «делал» собственную жизнь, изобразил свой визит к Судейкиным, воспользовавшись топонимом «Таврида» как заветным паролем:
(«Золотистого меда струя из бутылки текла…», 1917)
В начале октября, в Феодосии, Мандельштам мимолетно пересекся с сестрами Цветаевыми. Реплика Марины, обращенная к Анастасии и ее спутникам: «Пожалуйста, не оставляйте нас вдвоем».[260]
В Петроград Мандельштам возвратился 11 октября 1917 года, то есть – к самой кульминации «событий мятежных», которые отозвались в сердце поэта болью и страхом. Из протокола допроса Мандельштама от 25 мая 1934 года: «Октябрьский переворот воспринимаю резко отрицательно. На советское правительство смотрю как на правительство захватчиков и это находит свое выражение в моем опубликованном, в „Воле народа“ стихотворении „Керенский“. В этом стихотворении обнаруживается рецидив эсеровщины: я идеализирую КЕРЕНСКОГО, называя его птенцом Петра. А ЛЕНИНА называю временщиком».[261]
Сделав поправку на специфику процитированного документа, примем к сведению содержащуюся в нем информацию. Тем более что в стихотворении «Когда октябрьский нам готовил временщик…» (которое в протоколе допроса фигурирует под заглавием «Керенский») Мандельштам дал весьма недвусмысленную оценку действиям обеих противоборствующих сторон:
(1917)
А в другом послеоктябрьском стихотворении, обращенном к Анне Ахматовой, Мандельштам горестно сокрушался, не забывая при этом обыгрывать название эсеровской газеты, в которой это стихотворение было помещено:
(«Кассандре», 1917)
255
Подробнее об этом стихотворении см. в нашей монографии: Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. С. 496–504.
256
Подробнее об этом стихотворении см., например: Бродский И. «С миром державным я был лишь ребячески связан…» // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. С. 9—17.
258
Цит. по: Кофейня разбитых сердец. Коллективная шуточная пьеса в стихах при участии О. Э. Мандельштама. С. 19. Менее романтический вариант: «…он ходил взад и вперед возле буфета – не для того, чтобы согреться, а затем, чтобы принюхаться, нет ли там чего съестного» (цит. по: Тименчик Р. Д. Анна Ахматова в 1960–е годы. С. 542).
259
Подробнее об этом стихотворении см., например: Аверинцев С. С. «Золотистого меда струя из бутылки текла…» // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. С. 9—17.
260
Цит. по: Купченко В. П. Осип Мандельштам в Киммерии // Вопросы литературы. 1987. № 7. С. 193.
262
Подробнее об этом стихотворении см.: Nilsson N. А. «То Cassandrao: A poem by О. Mandelstam from December 1917 // Poetica Slavica. Ottawa, 1981. P. 105–113.