Читать онлайн "Осип Мандельштам: Жизнь поэта" - Лекманов Олег Андершанович - RuLit

Как и Заболоцкий, Мандельштам поставил в центр своего стихотворения тему поколения, хранящего в памяти ужасы Первой мировой войны:

Война вздымает голову с кладбища,Уж новая ей требуется пища.За 18 лет народу подросло,Проходят годы, не проходит зло.

(Заболоцкий)[891]

Напрягаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:– Я рожден в девяносто четвертом…– Я рожден в девяносто втором…

(Мандельштам)

В обоих стихотворениях как о знаковых событиях упоминается о газовых отравлениях (у Мандельштама, в варианте: «Яд Вердена всеядный и деятельный»; у Заболоцкого: «уроки Марны и Вердена»)[892] и о самолетных атаках с воздуха (у Мандельштама: «ласточка хилая, / Разучившаяся летать»; у Заболоцкого: «язык железных птиц»).[893]

Помимо всего прочего, Мандельштамовские «Стихи о неизвестном солдате», по—видимому, правомерно счесть серьезным ответом поэта на свой же, не так давно заданный Якову Рогинскому, шуточный вопрос о памятнике. Как и в «Оде», Мандельштам предстает в «Стихах о неизвестном солдате» в окружении бесчисленного количества людей – традиционная горацианская оппозиция «поэт» / «народ» разрушается. Памятника достоин не он – Осип Мандельштам, а – «неизвестный солдат», представитель миллионов, «убитых задешево» на всех прошедших и будущих войнах. О том, что «Памятник» Пушкина – юбиляра 1937 года Мандельштам держал в голове, работая над своими «Стихами о неизвестном солдате», отчетливо свидетельствует их отброшенный финал. Здесь присутствует легко распознаваемая цитата из пушкинского шедевра:

Я – дичок, испугавшийся света,Становлюсь рядовым той страны,У которой попросят советаВсе, кто жить и воскреснуть должны.И союза ее гражданиномСтановлюсь на призыв и учетИ вселенной ее семьяниномВсяк живущий меня назовет..[894]

На излете работы над «Стихами о неизвестном солдате», 16 марта 1937 года, Мандельштам написал остропублицистическое стихотворение «Рим» – свою последнюю воронежскую вещь, в которой явственно различим «газетный след»:

Где лягушки фонтанов, расквакавшисьИ разбрызгавшись, больше не спятИ, однажды проснувшись, расплакавшись,Во всю мочь своих глоток и раковинГород, любящий сильным поддакивать,Земноводной водою кропят, —

Древность легкая, летняя, наглая,С жадным взглядом и плоской ступней,Словно мост ненарушенный АнгелаВ плоскоступьи над желтой водой, —

Голубой, онелепленный, пепельный,В барабанном наросте домов,Город, ласточкой купола лепленныйИз проулков и из сквозняков, —Превратили в убийства питомникВы, коричневой крови наемники —Италийские чернорубашечники —Мертвых цезарей злые щенки…

Все твои, Микель—Анджело, сироты,Облеченные в камень и стыд;Ночь, сырая от слез, и невинный,Молодой, легконогий Давид,И постель, на которой несдвинутыйМоисей водопадом лежит, —Мощь свободная и мера львинаяВ усыпленьи и в рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступкиВ площадь льющихся лестничных рек, —Чтоб звучали шаги, как поступки,Поднял медленный Рим—человек,А не для искалеченных нег,Как морские ленивые губки.

Ямы Форума заново вырыты,И открыты ворота для Ирода —И над Римом диктатора—выродкаПодбородок тяжелый висит.

О том, что Рим в приведенном стихотворении показан как «убийства питомник», «откуда вышла абиссинская и затем испанская война», писал М. Л. Гаспаров.[895] Попробуем конкретизировать и детализировать это наблюдение, опираясь на хронику «Правды» конца февраля – середины марта 1937 года.

Двадцать шестого февраля газета напечатала статью Джузеппе Росси «Римские „цивилизаторы“» о зверствах итальянских фашистов в Абиссинии.[896] 3 марта в «Правде» появилась корреспонденция И. Майорского «Рим на поводу у Берлина».[897] Его заметку «Германо—итальянский шантаж» «Правда» опубликовала 4 марта.[898] 5 марта газета поместила краткую информационную статью «Италия на военном положении»: «РИМ. 3 марта. (ТАСС): В иностранных кругах Рима отмечают, что решения Большого фашистского совета означают фактический перевод всей страны на военное положение. Об этом свидетельствует полная милитаризация всего населения в возрасте от 18 до 55 лет и установка на военное хозяйство, вплоть до готовности целиком пожертвовать „гражданскими потребностями“ (о чем сообщало официальное коммюнике)».[899] 8 марта в «Правде» была опубликована редакционная заметка «Итальянские войска на помощь Франко»;[900] 9 марта – «Военные приготовления Италии в Африке»;[901] 10 марта – «Итальянские дивизии под Мадридом»;[902] 12 марта – «Поездка Муссолини в Ливию».[903] 14 марта в «Правде» появилась корреспонденция Б. Михайлова «Итальянский экспедиционный корпус в Испании»;[904] 15 марта – большая статья Михаила Кольцова «Жестокие удары по итало—германскому экспедиционному корпусу. Успех республиканцев на Гвадалахарском фронте».[905] 16 марта «Правда» поместила на своей пятой странице краткую редакционную заметку «Не усмиренная Абиссиния».

К этим «правдинским» материалам прибавим еще большой фельетон И. Эренбурга «Как в Абиссинии», напечатанный в «Известиях» 14 марта 1937 года. Общий пафос эрен—бурговского фельетона знаменательно совпадает с пафосом разбираемого Мандельштамовского стихотворения, которое М. Л. Гаспаровым было пересказано так: «…для того ли цвел микельанджеловский Рим, чтобы Муссолини с фашистами его „превратили в убийства питомник“?»[906] Сравним с финальным пассажем фельетона Эренбурга: «Испанский солдат, который слушал мою беседу с пленным (итальянским. – О. Л.) учителем, вздохнул и, показав на голову, сказал: «Темные люди!..» Этот солдат – простой крестьянин из Андалузии. Он понимает, что рядом с ним – дикарь. Даже дикари—марокканцы кажутся мудрецами и учеными, дикарь с зубной щеткой и противогазом. Дикарь, которого фашизм послал, чтобы уничтожить прекрасную, богатую, подлинно народную культуру».[907]

Срок воронежской ссылки истек 16 мая 1937 года. Из «Воспоминаний» Н. Я. Мандельштам: «Без всякой веры и надежды мы простояли с полчаса в жидкой очереди (в комендатуре воронежского МГБ. – О. Л.): «Какой—то нас ждет сюрприз?» – шепнул мне О. М., подходя к окошку. Там он назвал свою фамилию и спросил, нет ли для него чего—нибудь, поскольку срок его высылки кончился. Ему протянули бумажку. В первую минуту он не мог разобрать, что там написано, потом ахнул и вернулся к дежурному в окошке.