— Зои…
— Это мой последний шанс. Я слишком стара, чтобы пережить очередной цикл искусственного оплодотворения и вырастить еще несколько яйцеклеток с анонимным донором спермы. — Дрожащими руками я достаю из сумочки форму отказа, которую нам дали в клинике. — Пожалуйста, Макс! Я умоляю тебя!
Он берет лист бумаги, не глядя на него. На меня он тоже не смотрит.
— Я… я не знаю, что должен ответить.
«Знаешь, — понимаю я. — Только не хочешь говорить».
— Ты подумаешь? — спрашиваю я.
Он кивает. Я встаю.
— Я очень ценю это, Макс. Знаю, ты этого не ожидал… — Я делаю шаг назад. — Давай я тебе позвоню. Или ты мне.
Он кивает, складывает лист пополам, потом еще раз и засовывает в задний карман брюк. Неужели даже читать не станет? А если он разорвет его на мелкие клочки и втопчет в грязь? А если выстирает вместе с джинсами и не сможет разобрать слов?
Я направляюсь к обочине, где оставила машину, но Макс окликает меня.
— Зои, — кричит он вслед, — я продолжаю за тебя молиться! Так и знай.
Я поворачиваюсь к нему лицом.
— Макс, мне твои молитвы ни к чему, — отвечаю я. — Мне нужно твое согласие.
Фонограмма 1 «Ты дома» Фонограмма 2 «Дом на улице Надежды» Фонограмма 3 «Бегущая от любви» Фонограмма 4 «Последняя» Фонограмма 5 «Выходи за меня замуж» • Фонограмма 6 «Вера» Фонограмма 7 «Русалка» Фонограмма 8 «Обычная жизнь» Фонограмма 9 «Там, где ты» Фонограмма 10 «Песня Самми»
Макс
Иногда Господь меня просто бесит.
Я первый готов признать, что у меня не самый острый ум, и я никогда не считал себя провидцем, чтобы понять, что же Всевышний припрятал в рукаве, но бывают ситуации, когда я совершенно не могу представить, о чем вообще думал Господь.
Например, когда узна´ю, что в школе расстреляли нескольких учеников.
Или когда налетает ураган, который сметает целые города.
Или когда Элисон Герхарт, красивой девушке двадцати с лишним лет, которая училась в университете Боба Джонса и имела самое сладкоголосое сопрано в церковном хоре, которая ни дня в жизни не курила, ставят диагноз «рак легких», и несчастная сгорает за месяц.
Или когда Эд Эммерли, дьякон церкви Вечной Славы, потерял работу именно в тот момент, когда его сыну так нужна была дорогостоящая операция на позвоночнике.
После неожиданного визита Зои я молился о том, чтобы принять правильное решение, но тут все не так просто — не белое и черное. Мы едины в одном: для нас в этой клинике хранятся не просто замороженные клетки — это будущие дети. Может быть, наши убеждения имеют абсолютно разную подоплеку (мои — религиозную, ее — личную), но, как бы там ни было, мы не хотим, чтобы эти эмбрионы смыли в унитаз.
Я откладывал неизбежное, согласившись на их заморозку, оставив их судьбу в подвешенном состоянии.
Зои хочет дать им шанс жить — шанс, который заслуживает каждый ребенок.
Даже пастор Клайв встал бы на ее сторону в этом вопросе.
Но он, возможно, не на шутку разозлился бы, если бы я сказал ему, что этот будущий младенец будет жить с двумя матерями-лесбиянками.
С одной стороны, Господь напоминает мне, что нельзя убить будущую жизнь. Но какая жизнь ожидает этого невинного ребенка в однополой семье? Я к тому, что прочел книги, которые дал мне пастор Клайв, и мне абсолютно ясно — равно как и ученым, чьи труды цитировались, — что гомосексуализм не заложен в человеке биологически, а возникает под влиянием окружающей среды. Вы знаете, как размножаются геи, не так ли? Поскольку они не могут делать это так, как сказано в Библии, они вербуют людей. Именно поэтому церковь Вечной Славы так категорично настроена против учителей-гомосексуалистов — их бедные ученики неизбежно должны погрязнуть в пороке.
— Добрый день, Макс, — слышу я, поднимаю голову и вижу идущего со стоянки пастора Клайва с коробкой из кондитерской. Он не пьет и не курит, но имеет слабость к канноли [13]. — Не желаешь отведать кусочек райского блюда из «Федерал-хилл»?
— Нет, спасибо. — Солнце за его спиной сияет, словно нимб над головой. — Пастор Клайв, у вас найдется минутка?
— Разумеется, пойдем внутрь, — приглашает он.
Я следую за ним мимо секретарши церкви, которая предлагает мне шоколадный батончик «Поцелуй от Херши» из вазы на своем письменном столе, в его кабинет. Пастор Клайв перерезает ленточки на коробке охотничьим ножом, который носит на поясе, и достает одно пирожное.
— Все еще не соблазнился? — интересуется он, а когда я качаю головой, слизывает крем с одного бока. — Благодаря этому, — говорит он с набитым ртом, — я знаю, что Бог есть.
— Не Бог же испек эти пирожные. Их испек Большой Майк из «Братьев Сиало».
— А Большого Майка создал Господь. Все зависит от того, как посмотреть. — Пастор Клайв вытирает рот салфеткой. — Что гнетет тебя, Макс, сегодня?
— Моя бывшая жена только что сообщила, что вышла замуж за женщину и хочет использовать наши эмбрионы, чтобы завести ребенка.
Мне хочется прополоскать рот. От стыда во рту горечь.
Пастор Клайв медленно откладывает пирожное.
— Понятно, — говорит он.
— Я молился. Знаю, что ребенок заслуживает того, чтобы жить. Но не так… не таким образом. — Я опускаю глаза. — Возможно, мне не удастся спасти Зои и в Судный день она попадет в ад, но я не позволю, чтобы она забрала с собой нашего ребенка.
— Вашего ребенка, — повторяет пастор Клайв. — Макс, неужели ты не слышишь? Ты сам только что сказал, что твоего ребенка. Вероятно, твоими же устами Господь дает тебе понять, что настал твой черед взять ответственность за эти эмбрионы на себя, чтобы ими в конечном счете не завладела твоя бывшая жена.
— Пастор Клайв, — обеспокоенно говорю я, — я не готов стать отцом. Посмотрите на меня. Мне еще расти и расти.
— Нам всем еще нужно расти. Но взять ответственность за жизнь этого ребенка не обязательно означает то, о чем ты подумал. Чего бы ты хотел для этого ребенка больше всего?
— Чтобы он рос в окружении любящих папы и мамы, наверное. Которые могли бы дать ему все необходимое…
— И которые были бы добрыми христианами, — закончил пастор Клайв.
— Да! — восклицаю я и поднимаю на него глаза. — Такими, как Рейд и Лидди.
Пастор Клайв обходит письменный стол и присаживается на его край.
— И которые уже много лет стараются, чтобы Бог благословил их собственным ребенком. Ты же молился за своего брата и невестку, верно?
— Конечно, молился…
— Ты же просил Господа, чтобы он подарил им дитя?
Я киваю.
— Что ж, Макс. Если Господь закрывает дверь, то только для того, чтобы открыть окно.
Лишь однажды в жизни у меня случилось такое «тучи-раздвинулись-и-выглянуло-солнце» озарение, как сейчас: тогда я лежал в больнице, и пастор Клайв помог мне развеять дым и все наносное, чтобы я смог увидеть Христа настолько близко, что можно было бы его коснуться — только руку протяни. Но теперь я вижу: Зои пришла ко мне потому, что у Всевышнего были на меня планы. Если я не способен сам вырастить этого ребенка, по крайней мере, я знаю, что о нем будет заботиться моя плоть и кровь.
Этот ребенок — моя семья, в ней он и останется.
— Я хочу с вами кое о чем поговорить, — говорю я вечером за ужином, когда Рейд передает мне тарелку с запеченным картофелем. — Хочу вам кое-что подарить.
Рейд качает головой.
— Макс, я уже говорил: ты нам ничего не должен.
— Должен. Я вам жизнью обязан, если уж быть откровенным, но сейчас разговор не об этом, — отвечаю я.
И поворачиваюсь к Лидди. Уже прошло несколько недель после выкидыша, но она до сих пор напоминает привидение. Только вчера я обнаружил ее сидящей в машине, которая стояла в гараже: моя невестка невидящими глазами смотрела через лобовое стекло на ряд полок, заставленных электроинструментами и красками. Я спросил, куда она собралась. Лидди вздрогнула от неожиданности. «Понятия не имею», — ответила она и огляделась по сторонам, как будто не понимала, как вообще сюда попала.