С мягким неправильным выговором в роли императрицы чудо-хороша Инга Дапкунайте. Валерий Дегтярь «за царя» просто мил — ну так и персонаж его был просто мил, и только. На трагическом перегоне от феодального рабовладения к индустриальному капитализму страна досталась рядовому многосемейному бюргеру (за 200 лет заемных немецких кронпринцесс в Романовых не осталось и капли русской крови) — и дюжинностью своей сгубил и себя, и семью, и государственность, так что использование в этой роли О. И. Янковского или титана шекспировского театра сэра Иена Маккеллена выглядит неоправданным реверансом. Не в обиду Дегтярю будь сказано. Заурядность тоже надо уметь играть.
Отдельного почтения заслуживает беспартийность взгляда. В коллективном образе Романовых не читается ни покаянного благоговения, ни разночинного ехидства. Керенский и Юсупов — не герои и не карикатуры, хотя для последнего оснований больше. Столыпина, вопреки славянофильской моде, не облизывают. Действительность как будто отражена равнодушно-внимательным глазом сыскного чиновника II класса Генриха Николаевича Свиттена (Андрей Смоляков), вникающего в природу ушедших и грядущих безобразий. Что ценно. Сочинить из постыднейшего кича, в который превратилась на излете русская монархия, нечто пригодное и для историков, и для национального самоуважения — задача для больших искусников, неоднократно проваленная. Новая попытка увидеть в героях русской смуты не исторические функции, а неловких, переживающих, просто испуганных людей весьма удалась и, учитывая прежние заслуги, автоматом выводит автора в самый топ современной телережиссуры (на сегодня — важнейшего из искусств). Сканируя каиновым глазом соискателей хлебных постов, Распутин обычно резюмировал: «Хороший. Замолвлю за тебя словечко».
Перерыв тонны бумаг, нарисовав десятки портретов старца (иногда весьма жутеньких), Малюков с командой постановили: «Хороший. Замолвим словечко».
Вышло крайне любопытно, крайне.
Вагон пломбира от немецкого Генштаба[14]
«Демон революции», 2017. Реж. Владимир Хотиненко
Пломбированным вагоном и немецкой казной Ленину бы посмертно всю плешь проели, каб она у него не была и так полированная. Иных умников послушать — без кайзеровских денег увял бы сокрушитель царств в швейцарской глуши, катаясь на велосипеде. Как же, как же. А если б еще и не родился. А если б его трамвай переехал. А если б на месте тряпки Романова был Столыпин. А если б не война.
А если б у бабушки был член, да.
Вопрос, откуда дровишки, исстари занимал хроникеров Октября — но совсем не в той степени, чтоб делать немецкое финансирование главной причиной бунта. Скорее, как умение аккумулировать свободные средства для сектантских нужд. Один из ловких жуков-авантюристов, каких во множестве породила русская смута — от Азефа до Свердлова, Александр Парвус убедил кабинет воюющей Германии пробашлять наиболее перспективных разрушителей враждебного царства. Царство пало и восстало под новым руководством в четыре года. Парвус озолотился и умер на обочине истории. Германия выиграла бой и ушла в небытие, а четверть века спустя перестала существовать как самостоятельная единица. А рыжий подвижный человек в кепке стал иконой левой мысли на сто лет вперед, потому что видел на четыре хода дальше и своей, и германской, и прочих империй и Парвусов, вместе взятых. В отличие от коллег, он не оказывался волею судеб в нужном месте в нужное время — он это нужное время сам себе и создавал.
Мифотворец Хотиненко, лукавинкой, картавинкой и рыжей бородой сам похожий на Ленина (только очень большого), сделал мощное кино о том, как Фауст переиграл Мефистофеля. Деньги взял, в оборот пустил и навешал бесу щелбанов, переформатировав ненавистную державу в могильщика всех немецких чаяний на век вперед. В режиссерской сборке история излагалась проигравшим Парвусом в шикарном поместье под стрекот киноаппарата — свидетеля великих возможностей и великого краха. В американском кино так вещали о золотом веке Голливуда его падшие идолы, рантье былых побед. Конечно, здесь присутствовали мотивы «Гражданина Кейна» — посмертного памятника богочеловеку.