В конце недели Калинин позвонил мне и сообщил, что я «в безопасности». Оказалось, что Горбачев, узнав о Пасечнике, распорядился лишь принять все необходимые меры, чтобы подобное не повторилось, однако ни о каких репрессивных мерах речь не шла.
Еще через две недели в кабинете Калинина состоялось заседание специальной комиссии, в которую входили два офицера КГБ, полковники Никулин и Царенко, и несколько человек от нашего ведомства, включая Савву Ермошина и Владимира Давыдова — военного инженера, ответственного за «организационные вопросы». Давыдов был неприятным человеком: нетерпимым и иногда грубым по отношению к подчиненным. Казалось, он только и искал случая, чтобы угодить начальству, и был готов сделать все, что от него потребуют.
Сначала комиссия обсуждала первоочередные меры. Все пришли к единому мнению, что от использования всего того, что разработал Пасечник, необходимо отказаться. Институт особо чистых биопрепаратов должен будет заниматься исключительно гражданскими разработками. Конечно, это очень сильно тормозило наш проект, но выбора у нас не оставалось.
Когда разговор зашел о Пасечнике, я заметил, что обстановка в кабинете тут же обострилась. Какие только обвинения не сыпались в его адрес! Его называли и предателем, и перевертышем, и даже трусом и «тряпкой».
— Нельзя это так оставить, — объявил Давыдов, — надо что-то делать.
Все в ожидании уставились на него.
— Нельзя, чтобы это сошло ему с рук. Есть только один выход: его нужно кончать!
В комнате стояла тишина. Вдруг кто-то заерзал, но все старались не смотреть друг другу в глаза. Мне показалось, что даже Ермошин почувствовал себя неловко. Калинин молча смотрел в окно. Я был в шоке.
— Мы не можем так поступить, — возразил я.
Конечно, я был зол на Пасечника, так как он поставил меня в очень трудное положение. Тем не менее мысль об убийстве казалась мне дикой и неуместной. Молчание прервал полковник Никулин:
— Хватит рассуждать на эту тему, — негромко сказал он, — никто не собирается обсуждать здесь какое-то убийство, КГБ уже отказалось от этих методов.
Кое-кто облегченно вздохнул. Но тревога осталась. Думаю, все при этом подумали, что если в КГБ примут решение разделаться с Пасечником, нашего мнения никто спрашивать не будет.
Не знаю, пытались ли покушаться на жизнь Пасечника или нет. В настоящее время он находится в Англии, жив и здоров.[19]
Начиная с 1986 года американцы требовали открыть наши объекты для посещения. На Западе после бегства Пасечника подозрения по поводу нашей деятельности только возросли. Вскоре мы узнали, что американцы все настойчивее требуют разрешить им доступ в наши лаборатории, чтобы проверить, не нарушает ли Советский Союз условия Конвенции о запрещении разработки, производства и накопления запасов биологического и токсинного оружия. Эти бесконечные требования, конечно, нервировали Москву. Но отказать им было нельзя, хотя в условиях Конвенции не было ни одного пункта, предусматривающего механизм такой проверки. Все отлично понимали, что стоит компетентному зарубежному специалисту переступить порог любой нашей лаборатории, как сразу станет ясно, с чем мы здесь работаем.
В 1988 году, за год до слушаний в Конгрессе США по биологическому оружию, Горбачев подписал секретный указ, в соответствии с которым необходимо было разработать мобильные производственные линии, которые в случае проведения инспекции можно было бы перевезти в другое место.
Когда я в 1988 году занял пост первого заместителя начальника «Биопрепарата», то именно на меня была возложена обязанность сделать все необходимые приготовления к инспекторской проверке, и это задание очень скоро стало для меня основным, оттеснив все остальные дела. Также я должен был представлять наше ведомство в специальной комиссии Министерства иностранных дел, называемой Межведомственной комиссией, которая «давала рекомендации» министру иностранных дел относительно контроля над вооружением. Но в основном она занималась тем, что отвечала на жалобы американцев о различных нарушениях условий Конвенции. В комиссию должен был входить представитель от каждого государственного предприятия, имеющего отношение к nporpaммe разработки и создания биологического оружия, включая 15-е Управление, Военно-промышленную комиссию, Министерство обороны и Академию наук СССР.
В отношениях между Вашингтоном и Москвой за год возникло столько вопросов, требующих решения, что комиссии приходилось заседать каждый месяц.
Совещания, проходившие на Смоленской площади, в здании Министерства иностранных дел, обычно проводил заместитель министра иностранных дел Владимир Петровский. Официально никто в его министерстве не знал о существовании нашей программы. Казалось, что и сам министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе (член Политбюро, соратник и доверенное лицо Горбачева) оставался в неведении. Себя же мы неизменно называли «специалистами в области систем биологической защиты». Но я никогда не сомневался, что большинство представителей правящей верхушки отлично знали, чем мы занимаемся на самом деле.
Иногда кресло Петровского занимал Никита Смидович, молодой и проницательный человек. Как-то раз он принес на заседание очередную ноту американцев, которую и прочитал нам.
— Они утверждают, что в Омутнинске есть завод по производству биологического оружия, — сказал Смидович.
Генерал Валентин Евстигнеев, начальник 15-го Управления, был удивлен.
— Абсолютная чушь, — заявил он. — Все заводы под Кировом производят исключительно вакцины.
Все посмотрели на меня.
— Что ж, — признался я, — мы в Омутнинске выпускаем еще и биопестициды.
Смидович подмигнул мне.
— Да ладно тебе! Не такой я дурак, как ты думаешь. Скажи же нам хоть сейчас правду-то!
— Не знаю, на что ты намекаешь, Никита, — отпирался я. — Я тебе говорю чистую правду.
Смидович покачал головой:
— Хватит вешать мне лапшу на уши, — проворчал он. Мы все сделали вид, что абсолютно не понимаем, о чем идет речь. Впрочем, всем было ясно, что дипломатов на данном этапе используют для прикрытия нашего ведомства.
В связи с этими событиями в Москве в Институте прикладной биохимии был создан специальный отдел. На самом деле этот институт не имел никакого отношения к биохимии. Он разрабатывал и производил специальное оборудование для наших лабораторий.
Перед этим отделом была поставлена задача создать прикрытие нашей деятельности. На это было выделено более четырехсот тысяч рублей. Они разработали проектную документацию фиктивного завода по производству средств биозащиты. Причем сразу вместе с этим были подготовлены правительственные приказы, разрешающие строительство объекта со столь высоким уровнем биологической защиты. На эти документы мы могли бы сослаться, если бы пришлось объяснять, почему десятки тысяч квадратных метров производственных площадей находятся в Зоне III. За рубежом очень мало фармацевтических предприятий с подобными уровнями защиты. В Соединенных Штатах, насколько мы знали, существовали всего два предприятия, работавших на четвертом уровне биозащиты, что соответствует нашей Зоне III.
Если все-таки кто-то из наблюдателей, попав в нашу «гражданскую» лабораторию, где и в самом деле выпускались вакцины, заметил бы несоответствие реального уровня защиты с тем, который фигурировал в наших «фальшивках», то на этот случай у нас тоже был готов ответ. Мы бы объяснили это тем, что лаборатории были построены много лет назад, теперь же в Советском Союзе приняты другие, гораздо более высокие требования по безопасности работ.
Чтобы поддержать эту версию, было создано еще одно подразделение, в чьи обязанности якобы входило наблюдение за строительством этого мифического завода. Фальшивка создавалась на самом высоком уровне.
Советский Союз к тому времени обладал достаточно богатым опытом и знал, как можно ловко одурачить иностранцев, не говоря уже о собственном народе.