Выбрать главу

Буржуа XVI века подобные идеи, несомненно, показались бы не только абсурдными, но и крайне опасными. Ведь на практике буржуазное хозяйственное развитие было тесно связано с развитием и преобразованием государственных институтов, а нации в современном смысле слова возникают как раз в процессе строительства империй (как успешного, так и неудачного). Но, конечно, речь идет об империях Нового времени, радикально отличающихся от империй древности — буржуазных империй.

Итак, нации — сравнительно недавнее изобретение. Многочисленные народы и племена Древности или Средневековья по большей части не отождествляли себя с каким-то конкретным государством, не связывали свой гражданский статус со своим этническим происхождением. Государство, как правило, было больше или меньше «народа». Для греков оно ограничивалось территорией полиса, который ошибочно называют «городом» — первоначальные полисы могли быть и скоплением деревень[11].

Для египтян или ассирийцев родина была там, где действовала власть царя или фараона. Разумеется, римляне называли себя «народом Рима», но этот «народ» первоначально не включал в себя даже всего населения Лациума, говорившего на одном с ним языке, а под конец империи, рассматривал в качестве своей неотъемлемой части эллинизированных иудеев, цивилизовавшихся галлов и неизменно лояльных греков.

Суть национальной идеи в органическом слиянии, неразделимости народа и государства.

В этом смысле древние греки были народом, но не могли быть нацией, ибо единого государства у них не было. Точно так же римляне были гражданами, имевшими единое государство, но это государство было своим только для полноправных граждан. Рабы не только не чувствовали своей принадлежности к государству, но даже самый строгий законодатель и патриот Рима не стал бы этого от них требовать.

Империи создавали не только политическое, гражданское и правовое, но и экономическое пространство, без которого немыслимы были развивающиеся и растущие рынки. Они упрощали обмен и налаживали единую систему налогообложения, зачастую обременительную, но необходимую для концентрации ресурсов, без чего невозможен был рост производства.

Со времен Адама Смита в Европе господствовало представление о саморегулирующейся рыночной экономике, которая настолько эффективнее любых других форм хозяйственной организации, что она естественным образом (в силу «естественных» законов) сама прокладывает себе дорогу, если только будут удалены «искусственные» преграды на ее пути, создаваемые государством, религией или традициями. В свою очередь имперские походы, завоевательные экспедиции и колониальные авантюры регулярно осуждались экономистами как совершенно ненужные эксцессы, которые порождены либо людскими слабостями (жадностью, злобой, завистью), либо стремлением государства к постоянному вмешательству во все и вся. Иными словами, завоевательная политика европейских держав уже экономистами XVIII века воспринималась скорее как пережиток Средневековья либо как отклонение от нормы, и в любом случае — скорее как препятствие на пути развития буржуазного хозяйственного порядка, нежели как его необходимое условие[12].

В многочисленных описаниях развития рыночной экономики мы находим рассказы о предприимчивых торговцах и странствующих купцах, пробирающихся в самые дальние уголки известного им мира, соединяющих между собой разрозненные хозяйственные единицы и тем самым формирующих рынки. Эти повествования порой увлекательные, порой анекдотические и даже комичные, закрепленные в тысячах мемуарных текстов и архивных документов, гипнотизируют не только либеральных историков, но и таких критически мыслящих исследователей, как Фернан Бродель, который, впрочем, избегает делать какие-либо однозначные выводы[13]. Даже Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» пишут про буржуазию: «Дешевые цены ее товаров — вот та тяжелая артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены и принуждает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам». По мнению Маркса, буржуазия распространяет свою цивилизацию «быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения»[14].

Если бы это всегда было так, то зачем же понадобились героические походы британских «красных мундиров» в Индию и Африку, зачем пришлось Соединенным Штатам прибегать к «дипломатии канонерок», а русским казакам да государевым людям строить остроги по Сибири?

вернуться

11

Так, например, Спарта возникла из объединения сельских общин. Как известно, она не имела стен, но не потому, что ее воинственному народу (как говорила позднейшая спартанская пропаганда) стены не нужны, а потому, что это были изначально сельские, а не городские поселения. См.: Н. Хаммонд. История Древней Греции. М.: Центрполиграф, 2008, 118–119 (англ. изд.: N. Hammond. History of Greece to 322 B.C. Oxford — N.Y.: Oxford University Press, 1986). Аристотель определял полис как «сообщество нескольких деревень» (см.: Там же, с. 119).

вернуться

12

Показательным примером такого подхода является книга французского историка Ж. Ле Гоффа «Рождение Европы» (СПб.: Александрия, 2007; фр. изд.: L’Europe est-elle née au Moyen Âge? Paris: Seuil, 2003), где автор задним числом пытается доказать изначальное единство европейской истории и культуры, причем именно в границах сложившегося Европейского союза. Колониализм воспринимается автором как некая темная страница, находящаяся в противоречии с общей логикой европейской истории, культурой Просвещения и демократическими традициями Запада. На самом деле, как мы увидим ниже, без колониализма были бы невозможны ни современные европейские нации, ни их сложившаяся после XVIII века культура и их институты, не говоря уже об Европейском союзе, созданном на основе этих наций и институтов.

вернуться

13

См.: Ф. Бродель. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVII вв., т. 2, с. 126–151.

вернуться

14

К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, с. 428.