— Где Стефан? — только и услышали воины вопрос ее.
— В Призрен направился, господарыня, дорогой другой.
Прянул с места конь королевский, только копыта засверкали. Мчалась она так всего раз в жизни — когда умыкнул ее король Милутин. Но теперь была сама она, и кинжал висел у нее на поясе. Прежняя Симонис, няньками воспитанная, и подумать о таком не могла. Спешила она в Призрен, возмездие стучалось в ее сердце. Должна была она наказать того, кого любила, за то, что не пощадил он их сына. Крепко въелось проклятие Неманичей в ее душу, и сама она в этот миг стала — как они.
Не ведала королева сербская, что въехал уже королевич Стефан с сыном своим и с воинством, изрядно увеличившимся за счет двух других, в Призрен. Явились они на главную площадь к храму, где ждал уже их архиепископ Никодим посреди народа собравшегося. И молвил он:
— Помазал бы я тебя на царство, Стефане, да только закон не велит — не может господарь сербов быть слепым. Невиданно, чтобы слепому приличествовало царство. Куда заведет он народ свой? В какие овраги? Каким поводырям доверится?
И загудела толпа одобрительно. Но вышел вперед Стефан:
— Правду говоришь, отец святой. Только нисам ја слеп![70]
С этими словами сдернул он повязку с глаз своих, и обмерла толпа — сияли глаза королевича, как камни драгоценные на солнце, величием и яростью.
— Одакле ти очи, сине мој?[71] — вопросил Никодим.
Был он изрядно изумлен, ибо видел королевича ослепленным и в том мог поклясться.
— Что и откуда имеем мы, аще не от Господа нашего? — был ответ ему.
А в толпе кричали уже — чудо! чудо! Господь вернул глаза Стефану — значит, хочет Он, чтобы Стефан правил нами. И никто помыслить не мог иначе, ибо были в толпе и те, кто видел в тот роковой день и час, как король Милутин своею собственной рукой ослепил сына. Верна была рука старого короля — в том мог поклясться каждый. Но и зряч был ныне Стефан — сие тоже нельзя было оспорить. Потому и уверовали все в чудо возвращения глаз незрячему по воле вышней. Тотчас венчан был Стефан Урош архиепископом Никодимом в сослужении всего собора духовного на престол сербский королевским венцом. И народ встретил его на площади ликованием да криками радостными. Окончилась смута, был теперь в Сербии новый король.
Никто не посмел остановить королеву. Вбежала она в залу, когда был там Стефан и бояре его приближенные. Совсем близко подошла к нему, занесла кинжал…
— Стефане, шта учинио то![72]
Но упал кинжал на пол со звоном. Посмотрел на нее Стефан, увидала она глаза его — и выронила орудие убийства. О, эти глаза! Она уже распрощалась с ними навсегда, но тут они были подле нее и излучали такую грусть и такое тепло… Если б смотрели они с холодом и ненавистью! О если бы! Тогда… Но Стефан был не таков, подхватил он падающее вослед кинжалу тело и не отпускал.
— Шта ти је? — спрашивали глаза его. — Зар не видиш, ја нисам крив[73].
— Я слала тебе гонца с письмом, я просила, я молила тебя — пощадить нашего сына!
— Письмо?
— А ты? Что сделал ты?! Приказал его зарезать?
— Нашего сына? У нас был сын?! Не получал я письма!
— О Господи, проклятие снова пало на нас…
Бережно поставил король Симонис на пол, как вазу хрупкую, драгоценную, опустился на колено пред ней — совсем как тогда, в Константинополе, — и взял ее руки своими:
— Пред лицом Господа клянусь — не убивал я королевича Константина, не приказывал никому делать это богомерзкое дело. Крест целовать в том готов. Веришь ли мне теперь? Я не видал письма.
— Ја сам га видео![74] — раздался глас из-за спины.
Обернулась Симонис. Стоял позади нее королевич Душан. Посмотрела она на него. Истый Неманич. Так выглядел когда-то Стефан, когда был молод, таким же был, должно быть, Милутин, и Константин стал бы таким, кабы не… Но глаза эти не дарили тепло, глыбами льда сверкали они на вершинах Черной горы. Ошиблась она, полагая, что сошлись на одном поле три Неманича. О нет! Было их на сей раз четверо!
— Я взял письмо у гонца и сжег его. Я убил Константина. Сколько можно верить этой ведьме, отец! Этот ублюдок не брат мне никакой был и тебе тоже. Лучше спроси, под каким кустом нашла она отца его. Хочешь, чтобы правили нами эти Палеологи? Да будь моя воля, я б…
Осекся молодой королевич. Страшный грех на душу взял, брата убив, не расплатиться ему теперь во веки вечные. Разгневался господарь Стефан на такие слова, швырнул в сына своего что под руку подвернулось да наказал ему, чтоб не показывался тот ему на глаза более. А Душану только того и надо — резко развернулся, пнул ногой скамью, ажно отлетела та к стене да развалилась на части, — и выбежал из залы. Потом вскочил на коня да и ускакал с юнаками своими в Зету, ибо та назначена была уделом его в королевстве Сербском.