Во главе Главлита был поставлен заслуженный старый большевик, ортодоксальный марксистский критик П. И. Лебедев-Полянский, который руководил им первые десять лет (до 1932 года). Он ревностно исполнял свой долг; затем перешёл на спокойную «академическую» работу, был даже директором Института русской литературы, а за два года до смерти (в 1946 году) — очевидно, по совокупности заслуг перед отечественной словесностью — был сделан полным академиком от литературы.
Секретные бюллетени Главлита
Такие бюллетени, содержавшие важнейшие решения цензурного ведомства, ежемесячно рассылались «для сведения» членам Политбюро и органам тайной политической полиции. Такой порядок был заведён с самого начала. Приведём некоторые выдержки из первого из них — за март 1923 года[61]. Напечатан он на машинке в двенадцати экземплярах и имеет гриф «Совершенно секретно» с такой пометой; «Настоящий бюллетень разослан следующим товарищам: 1. Тов. Ленину. 2. Тов. Троцкому. 3. Тов. Сталину…» и т. д. Наибольшее внимание отведено в нём литературе и печати русской эмиграции, тогда ещё проникавшей в Россию (с 1927 года доступ каких бы то ни было русских зарубежных изданий был прекращён). Вот некоторые образцы отзывов о книгах:
«Бунин И. А. Крик. Сб. рассказов. Берлин, изд-во „Слово“, 1921.
Претенциозный сборник натуралистических рассказов, пытающийся в природной жестокости русского народа найти обоснование революционной катастрофе.
Карсавин Л. П. Диалоги. Берлин, „Обелиск“, 1923.
Метафизическая эквилибристика понятиями на темы „об основных свойствах русского народа“, „царственном единстве добродетелей“, „невежественности социализма“ и „готтентотском мышлении членов РКП“».
Интересно, что в раздел «Сведения о виднейших русских литераторах, эмигрировавших за границу» попал юный В. В. Набоков: «Сирин (Владимир Владимирович Набоков). Поэт. До революции жил на средства отца, кадета Вл. Набокова. После революции эмигрировал за границу, где сотрудничал в „Руле“. Выпустил две книги стихов в Берлине: „Горный путь“ и „Гроздь“, представляющих собой лирику незначительной художественной ценности с большим элементом мистики. К Соввласти относится враждебно. Политически разделяет платформу правых к.-д.».
Совместно с Политконтролем ГПУ Главлит с первых же своих шагов создал надёжный фильтр на пути проникновения в РСФСР (затем — СССР) литературы Русского зарубежья. В первой инструкции Главлита специально отмечалось: «Цензура печатных произведений заключается (…) в запрещении и разрешении ввоза из-за границы и вывоза за границу литературы, картин и т. п.». 12 июля 1923 года вышел особый циркуляр: «К ввозу в СССР не допускаются: 1. Все произведения, носящие определённо враждебный характер по отношению к соввласти и коммунизму. 2. Книги идеалистического направления. 3. Литература, враждебная марксизму. 4. Детская литература, содержащая элементы буржуазной морали с восхвалением старых бытовых условий (!).
5. Произведения авторов-контрреволюционеров. 6. Произведения писателей, погибших в борьбе с советской властью. 7. Русская литература, выпущенная религиозными обществами, независимо от содержания»[62].
«Незнание — сила»
История всемирной литературы знает немало пылких и остроумных выступлений в защиту свободы слова. В конце восемнадцатого века Бомарше устами своего героя Фигаро говорил так: «Ум невозможно унизить, так ему отмщают тем, что гонят его. (…) Тут начались споры о происхождении богатств, а так как для того, чтобы рассуждать о предмете, вовсе не обязательно быть его обладателем, то я, без гроша в кармане, стал писать о ценности денег и о том, какой доход они приносят. Вскоре после этого, сидя в повозке, я увидел, как за мной опускается подъёмный мост тюремного замка, а затем, у входа в этот замок, меня оставили надежда и свобода. Как бы мне хотелось, чтобы когда-нибудь в моих руках очутился один из этих временщиков, которые так легко подписывают самые беспощадные приговоры, — очутился тогда, когда грозная опала поубавит в нём спеси! Я бы ему сказал, (…) что глупости, проникающие в печать, приобретают силу лишь там, где их распространение затруднено, что где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна и что только мелкие людишки боятся мелких статеек. (…) Пока я пребывал на казённых хлебах, в Мадриде была введена свободная продажа любых изделий, вплоть до изделий печатных; я только не имею права касаться в моих статьях власти, религии, политики, нравственности, должностных лиц, благонадёжных корпораций, Оперного театра, равно как и других театров, а также всех лиц, имеющих к чему-либо отношение, — обо всём остальном я имею право писать свободно под надзором двух-трёх цензоров»[63].
63
Бомарше. Драматические произведения. Мемуары. М., 1971. (БВЛ). С. 239. Перевод Н. Любимова.