Высокопоставленные дамы приняли даже «Резолюцию Общего собрания родителей Кремлёвского детсада» под названием «Мы призываем к борьбе с „чуковщиной“» (опубликована в № 4 журнала Главсоцвоса «Дошкольное воспитание» за 1929 год). Они призвали объявить бойкот «чуковщине», особенно в «переживаемый страной момент обострения классовой борьбы», когда «мы должны быть особенно начеку и отдавать себе ясный отчёт в том, что если мы не сумеем оградить нашу смену от враждебных влияний, то у нас её отвоюют враги. Поэтому мы, родители Кремлёвского детсада, постановили: не читать детям этих книг, протестовать в печати против издания книг авторов этого направления государственными издательствами (…) Призываем другие детские сады, отдельных родителей и педагогические организации присоединиться к нашему протесту…»[74]
Естественно, насторожились цензоры Ленинграда, где жил и печатался тогда Чуковский. Свободно издававшиеся до 1925 года книги писателя стали запрещаться в очередном, иногда в четвёртом-пятом изданиях. Чуковский пробовал искать защиты у П. И. Лебедева-Полянского, о чём говорит обнаруженное в архиве письмо: «Многоуважаемый Павел Иванович! Ленинградский Гублит ни с того ни с сего запретил четвёртое (!) издание моего „Бармалея“. Чем „Бармалей“ хуже других моих книг? Всяких мошенников пера и халтурщиков, кропающих стихи для детей, печатают беспрепятственно, а меня, „патриарха детской книги“, теснят и мучают. Право же, эта жестокость — бессмысленна»[75]. Но даже всесильный Павел Иванович, главный цензор страны, не помог, а скорее всего, не захотел помочь: он чутко держал нос по ветру, а ветер явно подул не в ту сторону. Сам Чуковский пробовал отстаивать свои права, разговаривал по этому поводу с Острецовым, но тот объяснил ему так (тогда ещё цензоры давали хоть какие-то объяснения): «Да неужели вы не понимаете? Дело не в какой-нибудь книжке, не в отдельных её выражениях. Просто решено в Москве — подсократить Чуковского, пусть пишет социально-полезные книги. Так или иначе, не давать вам ходу…»
Писатель отмечает в своём дневнике «удивительную неосведомлённость всех прикосновенных к Главлиту», а одного из ленинградских цензоров припечатал совершенно гениальной формулой: «…молодой человек (…) несомненно беззаботный по части словесности»[76].
К этому хору присоединились голоса ценителей из Смольного. Коллегия отдела печати Северо-западного Бюро ЦК ВКП(б) подготовила обзор детских книг, выпущенных ленинградскими издательствами в 1926 году. Особые претензии вызвала продукция крупнейшего частного издательства для детей «Радуга», «идеологически выдержанная на 41 процент, невыдержанная на 59. К последним нужно отнести некоторые книги К. Чуковского, которые удачны и приемлемы по ритмическому лёгкому стиху, но совершенно неудовлетворительные идеологически. Укажем хотя бы на „Муркину книгу“, рассчитанную, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которых и они сами привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым даже и бутерброды с краснощёкой булочкой сами в рот летят (…) Педагогически неприемлема книга „Бармалей“ того же автора, запугивающая детей разбойниками и злодеяниями („В Африке злодей, в Африке ужасный Бар-ма-лей…“)».
Всё тот же злосчастный «Крокодил» и позднее вызывал неудовольствие Главлита. Б. М. Волин, новый начальник Главлита, прочитав в газете о включении сказки в пятое издание знаменитой книги Чуковского «От двух до пяти» (1935 год), распорядился её задержать: в результате в книгу вошёл искорёженный текст[77].
Идеологическая кампания, развязанная в 1943–1944 годах, коснулась и детской литературы. 1 марта 1944 года «Правда» публикует статью П. Юдина «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского»: так квалифицирована сказка «Одолеем Бармалея», в которой писатель якобы пытался «сознательно опошлить великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма». Протест писателя, посланный в газету, так и остался неопубликованным[78]. Сказка привлекла внимание верховного цензора — самого Сталина. По его приказу был пущен под нож вышедший в свет в январе 1943 года сборник «Русские советские писатели. Антология 1917–1942 гг.», куда входила и сказка Чуковского. Единственный экземпляр антологии сохранился в собрании литературоведа В. Я. Кирпотина с его пометой «Книга не вышла». Вместо неё приказано было издать «Сборник стихов». Он вышел спустя полгода с исключением напечатанных в антологии сказки Чуковского и некоторых стихотворений Сельвинского, Кирсанова, Яшина и других поэтов. Сама же сказка вызвала неудовольствие вождя, видимо, за «несерьёзное» отношение автора к событиям войны — как и критики двадцатых годов, он не понял и не принял игрового начала детской поэзии Чуковского. Раздражение вызвало описание грядущего дня Победы; в этот день свершатся самые чудесные превращения («Куры станут павами, лысые — кудрявыми» и т. п.). Как свидетельствует в своём дневнике В. Я. Кирпотин, писателя, говоря на современном жаргоне, «подставили» детская секция и Президиум Союза советских писателей, выдвинувшие сказку «Одолеем Бармалея» на соискание Сталинской премии. Вождь читал всё, что входило в рекомендованный список, и лично утверждал каждую кандидатуру. Злосчастная сказка попалась ему на глаза… «Эта премия присуждалась в итоге лично Сталиным, — записывает Кирпотин. — Узнав, что Чуковский выдвинут, он рассердился — и дал соответствующий сигнал. Сказочника всенародно топтали, азарт и степень критики ошеломляли, переходящие в ругательства слова оставляли после себя чувство недоумения»[79].
74
Подробнее об этом см.: Борьба с «чуковщиной». Документы по истории литературы 20-х годов / Предисловие и публикация Елены Чуковской // Горизонт. 1991. № 3. С. 17–25.
78
«Литературный фронт». История политической цензуры. 1932–1946 / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 123
79
См.: Пашнев Э. Сталин-цензор, или Как из антологии советской поэзии получился сборник стихов // Литературная газета. 1997. № 47.