Одни критики видели в образе Базарова – симптом, болезнь умов, которая поразила современную молодежь: «Если базаровщина – болезнь, то она болезнь нашего времени, и ее приходится выстрадать… Относитесь к базаровщине как угодно – это ваше дело; а остановить – не остановите; это та же холера» (Писарев).
Другие усматривали в Базарове пародию на «детей» и критиковали Тургенева за несправедливость и явную симпатию к «отцам»:
А кто-то, наоборот, отмечал беспристрастность и честность тургеневского изображения двух партий: «Итак, Тургенев никому и ничему в своем романе не сочувствует вполне» (Писарев).
Одним словом, хвалили или ругали роман Тургенева, но никто не оставался равнодушен к его главному герою – Базарову: «Главный герой романа есть Базаров; он и составляет теперь яблоко раздора… Постоянно слышатся даже вопросы: да где же существуют Базаровы? Кто видел Базаровых? Кто из нас Базаров? Наконец, есть ли действительно такие люди, как Базаров?» (Страхов) Эти вопросы можно задавать и сегодня.
Но для самого Тургенева не меньше значило и семейство Кирсановых. О главе дома – Николае Петровиче Кирсанове – Тургенев даже писал «Николай Петрович – это я…». Сравните, как это перекликается с высказыванием французского классика Флобера о своей героине – госпоже Бовари: «Госпожа Бовари – это я…»
Внимание привлек и друг Базарова – Аркадий Кирсанов. Некоторые критики даже видели в нем главного героя, а не в Базарове: «Мы оставим пока Базарова в стороне… Аркадий бесподобен в своих нигилистических выходках; он также бесподобен в наивном сознании своего умственного превосходства…» (Катков).
Так что можно без сомнения сказать, что Базаров, семейство Кирсановых, сестры Одинцовы и другие герои романа «Отцы и дети» навсегда поселились в русской словесности и культуре, стали живыми знаками, типажами. И открыть роман Тургенева – значит не только прочесть хорошую, умную книгу, но открыть для себя русскую литературу и загадочную «русскую душу», без понимания которой невозможно честно судить о сегодняшних событиях.
Роксана Найденова
Отцы и дети
Посвящается памяти Виссариона Григорьевича Белинского
Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848) – литературный критик и друг Тургенева. За горячую решимость был прозван «Неистовым Виссарионом». Поддерживал «натуральную школу», участники которой стремились к правдивому изображению жизни в литературе. Базаров может послужить иллюстрацией сторонников Белинского: герой романа столь же бескомпромиссен и готов жертвовать собой и другими ради идеи. Но, как «натуральная школа», так и нигилизм оказались в итоге всего лишь этапами в развитии общества.
I
– Что, Петр, не видать еще? – спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».
– Не видать? – повторил барин.
– Не видать, – вторично ответствовал слуга.
Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнувши под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом.
Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым. У него в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение в двести душ, или, как он выражается с тех пор, как размежевался с крестьянами и завел «ферму», – в две тысячи десятин земли. Отец его, боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой русский человек, всю жизнь свою тянул лямку, командовал сперва бригадой, потом дивизией и постоянно жил в провинции, где в силу своего чина играл довольно значительную роль. Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему брату Павлу, о котором речь впереди, и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста дома, окруженный дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями. Родительница его, из фамилии Колязиных, в девицах Agathe, а в генеральшах Агафоклея Кузьминишна Кирсанова, принадлежала к числу «матушек-командирш», носила пышные чепцы и шумные шелковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много, допускала детей утром к ручке, на ночь их благословляла, – словом, жила в свое удовольствие. В качестве генеральского сына Николай Петрович – хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки – должен был, подобно брату Павлу, поступить в военную службу; но он переломил себе ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели, на всю жизнь остался «хроменьким». Отец махнул на него рукой и пустил его по штатской. Он повез его в Петербург, как только ему минул восемнадцатый год, и поместил его в университет. Кстати, брат его о ту пору вышел офицером в гвардейский полк. Молодые люди стали жить вдвоем, на одной квартире, под отдаленным надзором двоюродного дяди с материнской стороны, Ильи Колязина, важного чиновника. Отец их вернулся к своей дивизии и к своей супруге и лишь изредка присылал сыновьям большие четвертушки серой бумаги, испещренные размашистым писарским почерком. На конце этих четвертушек красовались старательно окруженные «выкрутасами» слова: «Пиотр Кирсаноф, генерал-майор». В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с женою на житье. Он нанял было дом у Таврического сада и записался в английский клуб[1], но внезапно умер от удара. Агафоклея Кузьминишна скоро за ним последовала: она не могла привыкнуть к глухой столичной жизни; тоска отставного существованья ее загрызла. Между тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей и к немалому их огорчению, влюбиться в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную и, как говорится, развитую девицу: она в журналах читала серьезные статьи в отделе «Наук». Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции отец его записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом в городе, в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец – в деревне, где он поселился окончательно и где у него в скором времени родился сын Аркадий. Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти никогда не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэты; она сажала цветы и наблюдала за птичным двором, он изредка ездил на охоту и занимался хозяйством, а Аркадий рос да рос – тоже хорошо и тихо. Десять лет прошло как сон. В 47-м году жена Кирсанова скончалась. Он едва вынес этот удар, поседел в несколько недель; собрался было за границу, чтобы хотя немного рассеяться… но тут настал 48‐й год. Он поневоле вернулся в деревню и после довольно продолжительного бездействия занялся хозяйственными преобразованиями. В 55-м году он повез сына в университет; прожил с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия. На последнюю зиму он приехать не мог, – и вот мы видим его в мае месяце 1859 года, уже совсем седого, пухленького и немного сгорбленного: он ждет сына, получившего, как некогда он сам, звание кандидата.