— Зовите это профессиональной учтивостью. Если вам стало известно обо мне и моих намерениях, то мне уже нечего скрывать. И вы мне нравитесь. Очень…
— Я очарована… — ответила она. — Так что мы будем теперь делать? Устроим перестрелку на ОК Коррал [12]?
Крис усмехнулся:
— Нет. Я должен сказать, что изначальная задумка заебать вас до смерти — это потрясающе иронично. Ваша привычка трахаться с незнакомцами в один прекрасный день довела бы до беды. Скорее раньше, чем позже. Я рискую выглядеть доморощенным психиатром, Корнелия, но у меня такое чувство, что вы сами искали забвения. Маленькая смерть и так далее…
— Вы читаете меня, как книгу, — с иронией произнесла она. — Так что? Предлагаете перемирие? Чувствуете себя необычно щедрым?
— Нет. Я просто веду честную игру. Мне лучше, если я понимаю, что вам все известно. В другом случае это было бы слишком похоже на удар в спину. В темноте.
— Как благородно, — заметила Корнелия. — Значит, это вызов? Победитель получит все?
— Не совсем.
— Ну, мне кажется именно так, — сказала она. — На последней странице романа один из нас будет мертв.
— Слишком прямолинейное суждение, но…
Да. — Эта перспектива, казалось, по-настоящему его огорчала.
— В этом случае, Крис, я думаю, что наша беседа подошла к неминуемому завершению, — сказала Корнелия. — Я позволю вам заплатить за напитки, это самое меньшее, что вы можете сделать…
Она встала, выпрямилась во весь рост и, даже не обернувшись, вышла из бара, быстро дошагала до Хьюстона, где поймала такси, направлявшееся в Ист.
После серии кругов на такси по Гранмерси парк, Бродвею и Астор Плейс она вернулась в свою квартиру и достала из-под плинтуса оружие, которое, по правилам игры, должна была выбросить после выполнения последнего заказа. Она развернула замшевый мешочек и вытащила блестящий пистолет. Sig Sauer. Ее любимый вид оружия. Никогда не нужно делать второго выстрела. Сидит в ее руке, как перчатка, изящно и грациозно. Она медленно смазала каждую деталь, а затем спокойно собрала его и зарядила пригоршню пуль, которые хранила в холодильнике, запрятанные в упаковку от маргарина.
Когда она закончила с необходимой ревизией, ее пальцы дрожали. Старые привычки не уходят просто так. Она собиралась подойти к раковине, чтобы отмыть запачканные маслом пальцы, но тут зазвонил телефон.
Она взяла ручку и чистый лист бумаги, лежавший наготове.
Крис, он же Укротитель Ангелов, жил на Гринвич Авеню. Теперь у нее был его адрес.
Корнелия улыбнулась.
Его любопытство, не говоря уж о его пристрастии к честной игре, сыграли на руку Корнелии.
Он хотел видеть ее снова. Как непрофессионально. Это дорого ему обойдется.
Едва получив согласие наемника встретиться с ней у Стентона и Лудлоу, Корнелия договорилась со старыми знакомыми, двумя портье, с которыми общалась с периода работы в клубах и стриптиз-барах на Нижней Ист Сайд, чтобы те сидели снаружи в засаде и ждали. Чтобы оба поглядывали за ней, но главное, чтобы после ее ухода они проследили за ним до дома и отчитались. Что они и сделали. Корнелия заплатила им авансом, той самой сотенной купюрой, которую он подарил ей несколько дней назад.
Дурак. Теперь их счет сравнялся.
У нее не было намерения затягивать это дело.
В ту же ночь она была у его квартиры, стояла напротив двери. Мягко постучала и замерла в ожидании ответа. Он ничего не подозревал.
Он в изумлении замер, глядя на ее бледное лицо и взъерошенные, словно у Медузы Горгоны, волосы. Первая пуля попала ему точно между глаз, и он коротко скользнул взглядом вниз, на Sig Sauer, крепко сидевший в ее правой руке, направленной прямо на его лицо. Он точно знал, что умирает. Долей секунды позже, еще до того, как он рухнул на пол, вторая пуля вошла в сердце. Корнелия сунула пистолет в карман, быстро втащила теперь уже безжизненное тело в квартиру и закрыла за собой дверь. С того момента, как она постучала, прошло меньше минуты.
Он был одинок. Другие пули не понадобятся, поняла она и облегченно вздохнула.
Сбросила тело Криса в прихожей и, надев пару перчаток, быстро обыскала квартиру.
Корнелия без труда нашла кожаный конверт, в котором лежал файл с информацией о ней и ее фотографиями, и засунула его под пиджак. Прочитает позже.
Затем основательно разгромила гостиную и спальню, вывернув шкафы и вспоров матрасы. Всю наличность, которая лежала на виду или была рассована по явным местам, она сунула себе в карман.
Она надеялась, что это будет выглядеть, как плохо закончившееся ограбление.
Если бы у нее было время спланировать все более тщательно, она бы оставила в квартире наркотики, и это сбило бы с толку усердных полицейских, которые вскоре попытаются реконструировать картину преступления. Таким, как оно выглядело, это преступление вряд ли попадет на пятую страницу «New York Post».
Пешком она вернулась в Ист, неторопливо и умиротворенно, даже заглянув по дороге в магазин редких книг Стренда. Она подарила себе первое издание Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Прекрасные и проклятые», спасибо деньгам, которые она украла у своего предполагаемого убийцы. Нет трат, нет желания. Она это заслужила.
Я убил ее. Или же мне так казалось. А потом ее призрак стал преследовать меня.
Или, опять же, я просто схожу с ума. Медленно, верно, окончательно. О, это опустошающее действие любви!
Это началось ночью. Это всегда начинается по ночам. Я просыпаюсь в кромешной тьме, и мысли крутятся в голове, словно старая виниловая запись, которая почему-то ненормально ускоряется с 33 до 78 оборотов. Часть меня с ужасающим отчаянием пытается стереть все воспоминания о ней. О моей единственной и бывшей, красивой, трогательной, ранимой Кэй. Но, омерзительно сосуществуя с этим желанием, другая взбунтовавшаяся волна изо всех сил пытается заставить эту плодородную почву дать всходы, снова вызвать в памяти запах ее тела, звук ее голоса, изгиб ее губ, от которого у меня щемило сердце, ее походку во время прогулки по запруженной лондонской или по какой бы то ни было дороге — все эти сотни черт, которые были ее чертами, саму суть ее существования или ее смерти. Теперь мое сердце сжимается, мой член напрягается, мое дыхание, несомненно, начинает неприятно отдавать, и горький аромат пота превращается в желчное зловоние, и это для меня — словно заговор, в результате которого явятся мелкие демоны и мучители из самых глубинных кругов ада. Мои мучители.
Было ли это виной? Я даже не уверен. После всех этих лет — почти десяти — я не могу быть больше уверен, что я действительно совершил этот чудовищный акт — столь решительно я стер ее из своей жизни. Время — такой удобный способ стереть все.
«Если я не могу иметь тебя, то и никто не будет».
Детская, обидчивая позиция с убийственными последствиями.
Так что я взял отпуск. На Карибы. Прибежище жары и праздности. Там мои глаза будут наслаждаться формами тысяч других женщин в их скудных одеяниях, сравнивать их изгибы, роскошь тел, позы, миллионы вариаций форм груди в спокойствии и движении. Когда мы еще были вместе, мы никогда не ездили на юг, так что единственный цвет ее кожи, который я видел, — это бледный фарфоровый тон, алебастровый белый, и для меня он не имел аналогов, поистине удивительный оттенок, о котором я вспоминал чаще, чем обращал внимание на различные тона голубого и зеленого спокойного моря, а затем над побережьем ветер проносился, обычно каждое утро около одиннадцати, и мне нужно было надевать бейсболку, чтобы мои волосы не развевались во всех направлениях, оскорбляя каноны серьезности и элегантности. По крайней мере, на моей голове все волосы целы, пусть и такие непокорные. Судя по моим подсчетам, старый муж Кэй приближался к конечной стадии облысения.
Днями я сидел на берегу с какой-то книгой, поджариваясь на солнце, и непрестанный бриз высушивал пот, стекающий каплями по груди. Пальмы покачивались. По песчаной пещере, которую я облюбовал для отдыха, бегали немецкие девушки без лифчиков. Доминиканские женщины медленно и лениво проходили по песку, покачивая своими тяжелыми изогнутыми икрами, носились стайками очаровательные дети с ленточками в волосах, которые им завязали при утреннем пробуждении. Британские девочки-подростки со своими проколотыми пупками напоказ и национальным целлюлитом, который протискивался сквозь складки купальных трусов, неторопливо обходили побережье, каменный отель и лес, прогуливались и любовались морем. Конечно, я не был один. Со мной была моя жена. Как всегда. Но на пятый день я сделал для себя печальное открытие, что за это время мы едва перекинулись друг с другом парой слов, если не брать в расчет мучительные банальности вроде выбора еды и соответствующих приветствий в зависимости от времени дня. И почему-то я совсем перестал с ней общаться. Может, она это даже заметила? Впрочем, какая разница… Я никогда не был любителем поговорить. Вы можете назвать меня суховатым. Или даже хуже. Я просто сбежал от того, о чем можно было говорить.