— Ты можешь вбить себе в башку, — перебил я, — насколько серьезно это дело? Если ты постараешься держаться естественно и оставишь на минуту этот покровительственный тон…
Он сел.
— Хорошо. Но повторяю: я расстроен. Эта история с ядом не касается мамы, верно? Я имею в виду… ее не отравили?
— Спроси у Туиллса. Я не знаю.
— Послушай, Джефф, ты ведь не станешь об этом болтать? Меня это уничтожит! Ты представить себе не можешь… — Он порывисто вскочил.
Я с трудом сдерживался.
— Ты хоть понимаешь, что кто-то в доме пытался отравить твоего отца и, вероятно, твою мать?
— Это невозможно! Что за нелепая идея! — Мэтт плюхнулся в кресло, скривив рот в усмешке. — Это отпадает! Разве только… почему я об этом не подумал? Конечно, это горничная. Она славянка или что-то в этом роде… — Теперь он выглядел серьезным и в то же время жалким. — Нет, это ошибка! Ты отлично знаешь, что никто не мог пытаться…
— Пожалуйста, успокойся. Ты ведь сам обещал поговорить об этом. Почему бы не теперь?
— Но о чем тут говорить?
Я протянул ему мой портсигар, и мы оба взяли по сигарете. Какое-то время мы молча курили под аккомпанемент тиканья часов.
— Ну, например, о домашней атмосфере…
— Вот еще! — фыркнул он. — Она такая же, как в других домах. Мне, во всяком случае, этот дом нравится!
— И отношения между всеми вполне сердечные?
— Слушай, Джефф, я разумный человек и пытаюсь держаться в стороне от любых дрязг. В этом мире лучше ладить со всеми… Конечно, Джинни, Кларисса и особенно мама ссорятся с отцом, но только не я. Я просто стараюсь не попадаться ему на глаза. Если он говорит: «Пойдем в библиотеку, Мэтт, и поболтаем, как раньше», я отвечаю: «Прости, папа, но мне надо выйти». И я действительно ухожу. Я ведь знаю, что он хочет почитать мне свою дурацкую книгу. О чем мне с ним говорить? Он даже никогда не посещал юридическую школу! — Мэтт произнес это серьезно, словно выдавая позорную тайну. — Можешь этому поверить? А ведь папа — судья!
«Я бы охотно свернул тебе шею, Мэттью Куэйл-младший! — подумал я. — В тени великих юристов, чьи голоса доносятся из прошлого, ты будешь заниматься мелкими тяжбами и грошовыми мошенничествами, а на твоей могиле напишут: „Он посещал юридическую школу“. Но сейчас я буду расспрашивать тебя тщательно и постараюсь поймать на слове».
Внезапно Мэтт хлопнул по подлокотнику кресла.
— Господи! — пробормотал он. — Яд… По-моему, я кое-что понял!
— Что именно?
— Хорошо бы вспомнить, кто это сказал… Менее недели назад мы говорили о ядах.
— Кто?
— Мы все. За обедом. Погоди, дай мне подумать — я многое забыл… — Он махнул рукой и нахмурился. — Да. В тот день мы ели жареную баранину. Кто-то рассказал историю о каком-то римском парне — Юлии Цезаре или Нероне; я вечно их путаю. Вроде бы какой-то родственник хотел его отравить, но он был умен. У него был дегустатор, который пробовал всю пищу. Однажды этому типу подали очень горячий суп. Дегустатор сказал, что все в порядке, но посоветовал охладить суп водой из кувшина с холодной водой. Они так и сделали, а потом оказалось, что родственник добавил яд в кувшин и своего добился… Не знаю, может ли это помочь…
— Кто это рассказывал?
— Не могу вспомнить. Кажется, одна из девочек. Вероятно, Джинни — она постоянно читает такую чушь. Да и какая разница? — Мэтт встал и встряхнулся. — Это ничего не значит. Я…
Он как раз сделал паузу, когда мы услышали звук мотора и увидели фары автомобиля, мелькнувшие на подъездной аллее.
— Это возвращается Джинни или Кларисса. — Мэтт щелкнул пальцами. — Им нужно сообщить о случившемся. Лучше я сделаю это сам. Ты мог бы… ну, ты понимаешь! — Он явно был возбужден, хотя причина была мне не понятна. — Оставайся здесь, а я обо всем позабочусь. Они могут разволноваться — от женщин всего можно ожидать. Если хочешь с ними поговорить, я пришлю их сюда. Просто подожди немного. Я закрою дверь, ладно?
Мэтт делано улыбался, пятясь боком к двери, и выглядел как человек, вынужденный срочно повиноваться зову природы. Он выбежал из комнаты, когда на веранде послышались шаги.
Но я думал о других вещах. Похоже, «одна из девочек» читала рассказ Светония[15] о супе, которым Агриппина[16] отравила старшего брата Нерона. В качестве застольной беседы это едва ли подходило для дома Куэйлов. Статуя Калигулы в углу, казалось, скривила в усмешке дряблые губы.
О да. Обитателям Золотого Дома были известны приемы, слишком изощренные для современного преступника. Когда Клавдий[17] болел, окруженный телохранителями, его смогли убить, отравив перо, которое он просовывал в горло, чтобы вызвать рвоту. Но нынешний убийца не настолько изобретателен — он подсыпает белый мышьяк (давно известный, уже когда его использовал Олимпиодор[18]) в кофе жертвы или же, презирая столь деликатные методы, идет на дело с автоматом. Однако эта история Светония…
Господи! Я уставился на статую, а затем повернулся к столу, так как на меня снизошло предчувствие правды. До сих пор я спрашивал себя: как могли отравить бренди? На столе еще валялись кусочки сургуча, которым была запечатана пробка. Печать была слишком старой, чтобы подозревать какой-то трюк. Кроме того, отравитель не мог знать, что в доме будет гость, что судья Куэйл днем принесет бутылку из погреба, а если бы он даже был об этом осведомлен, то никак не мог угадать, какую бутылку выберет судья. Нет, отравитель хотел быть уверенным, что его жертва выпьет гиосцин независимо от того, какая бутылка и какой напиток будут использованы. А судья Куэйл никогда не пил бренди и виски без содовой…
Кто-то слишком внимательно слушал историю о смертоносном кувшине со льдом и добавил гиосцин в сифон.
Дверь открылась. Я виновато вздрогнул, положив руку на сифон. Использование древнеримской уловки в этом прозаичном доме возле гор под насмешливым взглядом лишенного руки Калигулы делало все еще ужаснее… Повернувшись, я увидел Вирджинию Куэйл, стоящую в дверях.
— Я… С ними все в порядке, Джефф? — запыхавшись, спросила она.
Ее лицо раскраснелось от холода. Большие зеленоватые глаза с длинными ресницами, которые я успел забыть, внезапно показались такими знакомыми, близкими, что я не сразу нашел слова для ответа.
Вирджиния быстро двинулась вперед. Мне казалось, что она бежала. Девушка сбросила коричневую шляпку, и ее пышные каштановые волосы рассыпались по щекам. Рот слегка изогнулся, словно в кривой улыбке. На воротнике пальто из верблюжьей шерсти поблескивали снежинки. Я взял ее за руки, чувствуя, как они дрожат.
— В полном порядке, Джинни! — ответил я наконец.
В ее глазах мелькнуло сомнение. Она смотрела на меня с мрачной нервозностью, как ребенок.
— Ужасно! Что же нам делать?
— Пока ничего, Джинни. Полагаю, Мэтт рассказал тебе?
Она попыталась усмехнуться.
— Да. Рассказал, что надо говорить, а что нет. Черт бы его побрал! Я вернулась домой, ожидая получить нагоняй от отца, и услышала… Могу я его повидать, Джефф? Я ведь очень люблю папу, что бы там ни болтали…
— Пока лучше не стоит. Он в хороших руках.
Девушка кивнула. Ее дыхание постепенно выравнивалось.
— Да, Уолтер знает свое дело. По-моему, он единственный здравомыслящий человек в доме… Но ты говоришь правду? Папа не при смерти?
— Боже мой, конечно нет! У него всего лишь сильное недомогание. Завтра он уже встанет. Нет абсолютно никаких причин для тревоги.
Я отпустил ее руки, и девушка медленно села на подлокотник кресла. Уставясь на пол, она нервно похлопывала по ноге шляпкой. Волосы отбрасывали тень на ее лицо, но я представлял его напряженным и решительным…
— Мэтт ведет себя как стряпчий по темным делам, — заговорила Вирджиния. — Он только твердит: «Ты не должна отвечать ни на какие вопросы». А ведь речь идет о его отце! Джефф, ты ведь не…
— Ты отлично знаешь, что нет.
18
Имя Олимпиодор носили несколько греческих писателей и философов. Неясно, кто из них имеется в виду.