В случае с Польшей явно обнаружилась угроза основам прусского государства, которую Бисмарк усматривал на востоке (как и консерваторы в целом), а не в западных провинциях страны, присоединенных не так давно и в результате индустриализации выдвинувшихся на передний план. Потенциальной «угрозой жизни» пруссаков объясняется также сравнение биологического толка, которое он употребил в 1861 году в письме к сестре Мальвине: «Бейте же поляков, чтобы они потеряли веру в жизнь; я полностью сочувствую их положению, но нам, если мы хотим существовать, не остается ничего другого, кроме как истреблять их; волк не виноват в том, что Бог создал его таким, каков он есть, но его за это и убивают, если смогут». Однако «на плечах» Польши — это имело большое значение для всего периода деятельности Бисмарка и проявилось также и впоследствии — в 1863 году пришло возрождение прусско-русского альянса, но на этот раз не как прежде, под эгидой России, а скорее в такой форме, которая предоставляла прежнему младшему партнеру относительно большую свободу действий в Центральной Европе и, в ограниченных пределах, на западе.
Позиция Бисмарка во время польского восстания и восстановление связей с Россией натолкнулись на ожесточенную критику со стороны либералов, поэтому новые усилия, направленные на создание немецкого Национального собрания, вначале казались ему неразумными. Австрия, со своей стороны, попыталась использовать благоприятную, как ей казалось, ситуацию для того, чтобы провести выдержанную в своем духе ограниченную реформу «Германского бундестага», а император Франц Иосиф пригласил короля Пруссии во Франкфурт на «съезд князей», чтобы отдалить монарха от его премьер-министра. Лишь в ходе резкого спора с Вильгельмом в Баден-Бадене Бисмарку удалось заставить короля отказаться от монархической солидарности и, следовательно, от поездки во Франкфурт, в результате чего планы Австрии были перечеркнуты. «Сознание династической солидарности, свойственное Вильгельму I, с трудом примирялось с ледяным материализмом его министра, который цинично назвал съезд празднованием дня рождения с князьями, одетыми в белое. Как бывало зачастую, в этот момент проявилось, что роялизм Бисмарка вполне уживался со стремлением подчинить себе волю короля. Впрочем, путь от титулованного слуги своего монарха до фрондера или даже узурпатора он так и не прошел до конца» (Т.Шидер).
Несмотря на неблагоприятную для него психологическую ситуацию, Бисмарк вновь — как в январе 1863 года — со всей убедительностью противопоставил австрийской концепции собственную. В ответ на меморандум Австрии от 22 сентября 1863 года касательно реформы Союза он заявил, что таковая заслуживает своего названия лишь в том случае, если предполагается формирование парламента, избранного непосредственно народом: «Интересы и потребности прусского народа неотделимы и никоим образом не отличны от интересов и потребностей немецкого народа; там, где этот принцип обретет свой истинный смысл и свою истинную значимость, Пруссии никогда не придется опасаться того, что она может быть втянута в политику, противоречащую собственным интересам». Средство, примененное здесь Бисмарком, было направлено непосредственно против Австрии и против правительств второстепенных немецких государств, которые твердо стояли на позициях суверенитета и строили свой внешнеполитический курс по австрийскому образцу, а опосредованно — против либералов, которых он намеревался поразить их же оружием и поставить в крайне затруднительное положение. Однако в свете предшествующих событий о быстром результате нечего было и думать.
Политика Бисмарка вызвала вначале известные надежды, а затем еще большее разочарование со стороны либерального и немецкого национального движения во время шлезвиг-гольштейнского кризиса, резко обострившегося в конце 1863 начале 1864 года. Еще во время революции 1848 года на обоих эльбских герцогствах были сконцентрированы ожидания немецкого национального движения, а затем и разочарования из-за прусского государственного эгоизма. В сравнении с положением 1848 года в 1864 году и без того сложная государственно-правовая, наследственно-правовая и династическая ситуация стала еще более запутанной. Status quo[23] 1852 года был закреплен в международном масштабе «Лондонским протоколом» великих держав. Король Дании Кристиан IX, нарушив установленную этим международно-правовым документом личную унию между Данией и обоими герцогствами, самовольно упразднил особое положение герцогства Шлезвиг, находящегося вне пределов Германского союза, и интегрировал его в состав датского королевства. Это дало Бисмарку шанс переместить конфликт вокруг решения германского вопроса на периферию и даже, игнорируя Германский союз, предпринять совместные политические и военные акции с Австрией — со ссылкой на международные гарантии. В ходе войны 1864 года, разыграв закулисное, поистине макиавеллиево действо, мудрый премьер сумел вывести проблему из сферы международной политики и превратить Шлезвиг-Гольштейн в поле столкновения исключительно прусских и австрийских интересов.
В ходе этой чрезвычайно рискованной политической игры Бисмарку пришлось рассчитывать во внутриполитической сфере на оппозицию в лице прусских либералов, упрямую и с недоверием относившуюся к его целям, враждебным Дании. В Германии (вне пределов Пруссии) он опирался на национальное движение, преследовавшее собственные цели, и на стремление большинства немецких земель к объединению обоих герцогств в среднее государство Шлезвиг-Гольштейн под властью герцога из побочной датской династии Августенбургов. На международном уровне — как и в 1848 году, оставалось надеяться на интервенцию со стороны как минимум Великобритании, а как максимум России и, возможно, Франции, в случае военного вторжения Пруссии и Австрии в Ютландию и на острова Дании. Эту игру, которая в конце концов удалась, и не только за счет продуманной тактики, но и за счет крупного везения (отказ Англии и Швеции от военной интервенции, угроза которой была весьма реальной), сам Бисмарк позднее признавал своим наиболее значительным дипломатическим достижением. «Без чуда Божьего игра проиграна, признавался он в самый разгар кризиса своему другу фон Роону, — и на нас возложат вину и современники, и потомки». Однако в результате регионально ограниченной кабинетной войны, которая закончилась отделением обоих эльбских герцогств от Дании и Венским миром от 30 октября 1864 года, было совершено нечто «реальное», чего не удалось добиться национальному движению в 1848 году.
Это чрезвычайно усилило как внутригосударственные, так и международные позиции «министра конфликтов» Бисмарка. В среде представителей либеральной оппозиции раздавались самокритичные голоса, заявлявшие, что Бисмарк как политик значительно превосходит их. Шеф правительства еще раз продемонстрировал взвешенность своей позиции, подобающую государственному деятелю, выступив с осуждением националистской, антидатской статьи в официозной газете «Норддойче альгемайне цайтунг» от 7 августа 1864 года. Он направил телеграмму со следующим текстом: «После победы недостойно говорить с Данией в раздраженном и враждебном тоне. Борьба велась не из ненависти, а для урегулирования и обороны. Резкость по отношению к Дании не предполагалась, никаких условий в духе высокомерного победителя, который, оскорбляя законные национальные чувства, делает невозможными дальнейшие дружественные отношения. Отторжение герцогств полностью достигнуто. Этого достаточно… У победителя нет никакого повода проявлять или провоцировать ожесточенность».
Временный характер решения вопроса о Шлезвиге и Гольштинии в пользу двух великих немецких держав — Германский союз в мирном договоре вообще не упоминался — таил в себе опасность конфликта между ними, который мог возникнуть при «окончательном» урегулировании. В последующие месяцы наблюдалось неоднократное обострение и ослабление конфликта, который не замедлил разразиться. Инициатива как в том, так и в другом направлении исходила всякий раз от Бисмарка; действия Австрии носили лишь ответный характер. Эти перипетии были обусловлены, с одной стороны, неясностью в оценках позиции Наполеона III в случае австро-прусской войны. Однако для главы прусского правительства гораздо более важно было как можно дольше оставлять за собой возможность альтернативы в виде дальнейшего среднесрочного соглашения с Габсбургской монархией, в рамках которого Пруссия обещала довольствоваться доминирующей ролью в Северной Германии. В то же время Бисмарк уже в дни кризиса в мае 1865 года безуспешно пытался установить контакт с Баварией как партнером по антиавстрийскому альянсу, с тем чтобы продемонстрировать, что истинной его целью, в том числе и в сфере союзной политики, является «совокупное решение» на мелконемецкой основе. В этот период Бисмарк оказался перед лицом противоречия между принципами прусской великодержавной политики и солидарностью консервативных позиций, занимаемых двумя крупнейшими германскими государствами. Однако он не исключал a limine[24] революционных преобразований европейской политической карты, о чем свидетельствует многозначительное заявление, датируемое августом 1864 года: «Фауст жалуется на то, что в его груди две души; в моей же их таится множество, и они не ладят между собой. Так все происходит, как в какой-нибудь республике… Большинство из того, что они говорят, я могу обнародовать. Но есть целые провинции, в которые я никогда не смогу допустить ни одного человека». В августе 1865 года был достигнут компромисс с Австрией, рассчитанный, казалось, на длительный период: была подписана Гаштейнская конвенция, согласно которой обоим партнерам предстояло осуществлять право управления герцогствами: Пруссии в Шлезвиге, а Австрии в Гольштинии.