Н. Самохвалов
Падение Эбнера Джойса
Перевод И. Грушецкой
С выходом в свет первой книги Эбнера Джойса «Наш измученный мир» перед автором тотчас открылась дорога к признанию. Вернее сказать, он сам проложил эту дорогу; книга была непохожа на другие, и читатели чувствовали, что могучее и самобытное дарование обогатило литературу.
«Наш измученный мир» была суровая и мрачная книга, но она была проникнута искренним чувством и глубока по мысли. Пытливая вдумчивость Эбнера не позволяла ему уделять много внимания поэтическим красотам, и хотя ему было лестно, что его признают «писателем», оставаться только писателем он не мог; он видел мир, полный бесчисленных бед и вопиющей несправедливости; навести порядок в этом мире — вот к чему должен стремиться молодой и сильный человек. Задача казалась не столь уж трудной, стоило лишь взяться за нее горячо и решительно. Достаточно посвятить делу несколько напряженных, деятельных лет. «Человек как таковой по своей природе неплох, — говорил Эбнер, — только общество делает его плохим». Порочен социальный строй, — объединяющий людей или, вернее, разъединяющий их.
Лучше поработать в полную силу час с раннего утра, чем лениво возиться целый день; и вот Эбнер вставал рано и сразу брался за работу. Весь в поту, задыхаясь, полный надежды и негодования, искренний, уверенный в себе — он закончил свое творение и бросил его в мир.
Книга состояла из двенадцати коротких рассказов, — словно двенадцати комьев земли, собранных с тех полей, по которым он, сын фермера, когда-то вел плуг. Как будто заговорила сама земля, — простая, родная земля; он согревал ее страстной верой в свою правоту, и от нее поднимался пар, словно курился ладан, и она взывала к голубым небесам о справедливости. Эбнер выступал печальником за землепашца, за самого первого, за самого старого, за самого нужного из всех тружеников. За того, на ком держалось цивилизованное общество, и кто тем не менее с каждым годом опускался все ниже, придавленный пренебрежительным равнодушием, холодным презрением, откровенной несправедливостью и грубой тиранией; за щедрого и трудолюбивого сеятеля, скудная жатва которого давалась таким горьким, отупляющим, непосильным трудом; за того, кто проводит свою жизнь под синим небом, но не может оторвать озабоченного взгляда от земли. Против всего этого восставал Эбнер; каждая страница книги дышала негодованием человека, не желавшего идти на компромисс с обществом. Казалось, иные рассказы были написаны не рукой, а дрожавшим от напряжения кулаком, — кулаком человека, готового вступиться за правду и справедливость; а на иных страницах, хотя они и были набраны равнодушной рукой наборщика, будто лежал отблеск того света, которым горел взгляд писателя в минуты вдохновения.
— Я верю, люди услышат мой голос и прислушаются к моим словам, — решительно заявил Эбнер.
Среди читателей, познакомившихся с книгой, нашлись умные, хотя и скромные люди, которые поняли, что Эбнер — личность недюжинная, художник (как Эбнер теперь величал сам себя), чьи взгляды, нравственный облик и творчество были в полном соответствии друг с другом. Начитанная публика — люди обычно придирчивые и пресыщенные — простила ему шероховатости стиля ради нового видения мира; и когда стало известно, что начинающий автор находится в Чикаго, многие illuminati[15] выразили благосклонное желание с ним встретиться.
Однако Эбнер пока не подозревал, что «свет» готов оказать ему теплый прием. Он снимал квартиру в глухой, отдаленной части города, где сблизился с небольшим кружком, члены которого, занятые серьезными интересами и обширной деятельностью, не имели времени воспитывать в себе приятные, светские черты характера. В этом кружке требование реформ и ораторское искусство были неотделимы друг от друга. По воскресеньям члены кружка проповедовали немногочисленным слушателям необходимость введения налоговой системы на землю. Эбнера с самого начала привлекло и то, что они исповедовали, и то, как они это делали. Земельный вопрос был в конечном счете самым важным, и красноречие должно было помочь усилиям этих пламенных Умов, направленным на решение великой задачи. Эбнер жадно впитал в себя их доктрину и тоже стал выступать в ее защиту. А речь Эбнера была достаточно выразительной. В шестнадцатилетнем возрасте он, оторвавшись от плуга, поступил в Академию Флетфилда и, проучившись три года, был оставлен там в качестве преподавателя риторики. Он сохранял полную верность старой классической школе, идеалам, которые и сейчас живы в сердце простого народа и даже в сенате; перед его глазами всегда стоял римский форум, и Дэниел Вебстер[16] оставался непревзойденным образцом всего, чем должен быть наделен человек, как существо разумное.