— А как же иначе? — сказал Хаверсэк. — Кому, как не популярной прессе, осуждать адюльтер и разврат? Если я и навязываю газетам свою политику, то вот она: защищать везде и всюду добропорядочную мораль.
Келвин сказал:
— «Что ты смотришь на сучок в глазе брата своего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?»
Хаверсэк раскрыл рот. Келвин подсказал:
— Это слова святого Матфея.
Помолчав, Хаверсэк глуховато сказал:
— При чем тут святой Матфей?
— Совершенно ни при чем, лорд Хаверсэк. В ваших газетах я не встретил даже намека на что-нибудь неподобающее в отношении вас, так что ваша репутация, очевидно, вне подозрений. Вы не согласны со мной?
Настороженный и озадаченный, Хаверсэк откинулся на спинку кресла. Келвин попрощался со зрителями, программа завершилась.
Собеседники, впрочем, продолжали сидеть. Потом Хаверсэк покивал головой и сказал:
— Молодец.
— Благодарю вас, — сказал Келвин, — вы оказались трудным орешком. Под занавес я вам-таки забил гол, но матч выиграли вы.
— Выиграл? — задумался Хаверсэк и продолжал: — Почему я вас раньше не встречал?
— Не знаю. Дилан Джонс обещал познакомить нас. Я ждал этого со дня на день. Наверное, он забыл.
— Обещал познакомить? Что он еще обещал?
— Это был частный разговор, но говорил он со мной как политик.
Помолчав, Хаверсэк сказал:
— В следующее воскресенье я устраиваю маленький обед в «Дорчестере»[11] — приходите. Будут толковые люди, им полезно с вами познакомиться.
— Нет, — сказал Келвин, — после сегодняшнего вечера мне придется быть истовым пуританином. Я уколол вас Библией, не имея другого средства, и теперь мне без Библии шагу не ступить. Пока я не освоюсь с этой ролью, мне лучше избегать толковых людей в «Дорчестере», что бы за этим ни стояло. Впрочем, нет ничего худого, если мы встретимся с глазу на глаз.
О чем они тут же и договорились.
Этой твердости и осмотрительности не было и в помине, когда вечером, укладываясь спать, он отчитывался Джил. Он сказал:
— В общем, завтра мы обедаем в таком закрытом клубе, что у него нет названия, нет адреса и мало кто знает о его существовании.
Джил сказала:
— А зачем?
— Что — зачем?
— Зачем ему нужно говорить с тобой? Зачем тебе говорить с ним?
— По-моему, это ясно.
— Мне не ясно.
Келвин терпеливо вздохнул. Он сказал:
— Я неглупый малый. Неглупые малые тянутся друг к другу. Как Гектор Маккеллар или Дилан Джонс, лорд Хаверсэк тоже считает, что я могу ему пригодиться.
— Но… — начала Джил и осеклась.
— Что «но»?
— В нашу первую встречу ты вроде бы свысока смотрел на тех, кто является орудием в руках бизнесменов и политиков.
— Я и сейчас смотрю на них свысока, — твердо сказал Келвин, — и только потому не разделяю твое презрение ко мне — пожалуйста, не перебивай! — что у меня ученический период. Я пока пробиваюсь.
— Куда?
Он залез в постель, повернулся к ней спиной и отказался продолжать разговор, но Джил была не любительница растравлять детские обиды. Она скользнула под одеяло, притулилась к нему, обвила его рукой и заснула. За завтраком они снова были друзьями.
Стригущим шагом вернувшись в тот день с делового обеда, Келвин, не поднимаясь к Джил, спустился в полуподвал и постучался к миссис Хендон. Та открыла и ахнула:
— Мистер Уокер, вы бы хоть предупредили! Смотрите, в каком я виде. Я ведь по-домашнему, никого не жду.
— Я зашел по делу, — объявил Келвин, входя, — по неотложному делу. Розовый халатик я как-нибудь стерплю. Не тревожьтесь за меня. Вы печатаете, а под диктовку вы можете писать?
— Могу, я вообще-то училась.
— Отлично. Проклевывается один замысел. Слушайте меня внимательно. Плюс ко всему я решил заделаться публицистом. Я неважно владею пером, но, если верить людям, могу любому заговорить зубы. Несколько часов в неделю я бы хотел диктовать вам — по принятой таксе. В субботу будете подниматься ко мне наверх. Я буду ходить по кабинету и высказываться обо всем, что только придет в голову: мини-юбки, поющие жуки[12], вооружившиеся цветочками бородатые студенты-революционеры, с попустительства спятивших бюрократов севшие на шею налогоплательщикам, и, само собой, алчность профсоюзов. На алчность фондовой биржи, а также юристов и управленцев я не буду замахиваться. Мы с вами, миссис Хендон, понимаем, что процветающей делает страну стяжательство имущих людей, а стяжательство всех прочих ее разоряет, но уразуметь это дано далеко не всем. И не бойтесь, что я вас замучаю политикой. В моих замечаниях будет много озорства, они будут задирать людей, а не пичкать их информацией. С точки зрения приличного, порядочного и здравомыслящего обывателя я буду высмеивать безрассудства нынешнего века, при случае страхуясь библейской цитатой. Вы будете записывать за мной, миссис Хендон, пока я не иссякну, потом пойдете к себе, все перепечатаете и принесете мне текст. Из серой массы — не без этого, миссис Хендон! — я выберу золотые крупицы, соединю их меж собой прозрачной словесной вязью, вы набело перепечатаете новый текст, и, с божьей помощью, мы с вами прогремим на всю Великобританию. Как, согласны, миссис Хендон? Хорошенько подумайте. Предупреждаю сразу: если будете со мной работать, я из вас выжму все соки.