— Молчи, Грен, — спокойно ответил Тойво, стаскивая с ноги сапог, — я хочу драться с белыми, и мне кажется, что на этот раз это будут лахтари[3]; я не могу оставаться в школе, когда ребята будут драться. Может быть, это малодушие, но, я прошу тебя, не выдавай меня. К тому же три раза я ходил на лыжах.
Мы все не могли даже представить себе трудности предстоящего пути; желание Тойво казалось мне вполне обоснованным, притом же хотелось видеть его рядом с собой во всех передрягах, — слишком много было вместе пережито, передумано, переговорено. Переговорено — это, пожалуй, больше всего относилось к Тойво. Не в пример всем, Тойво был очень разговорчив. Он прямо так и сыпал разные анекдоты и рассказы об удивительных приключениях; мы с ним прожили вместе, не разлучаясь, четыре года, и я не припомню, чтобы хоть раз он повторился. Но он был изобретателен не только в рассказах. Все время корпел он над разными усовершенствованиями в оружии, в быту. Бывало, ночью разбудит и спросит:
— Как ты думаешь о том-то и о том-то...
Ну, а тебе не до того — хочется спать, натянешь одеяло поверх головы.
Нет, я никому не сказал о лжи Тойво.
Через минуту Тойво уже спал, укрывшись одеялом.
На ноги была наброшена шинель.
В те годы казармы отапливались не так, как нынче.
Шинель была с «разговорами», образца 1921 и 1922 годов — так сказать, древнерусского стрелецкого покроя, с переходящими с одного борта на другой малиновыми мостиками.
Все это выглядело бы на парадах весьма красиво, но в бою становилось отличной мишенью для неприятельских стрелков.
Койка Лейно была пуста. Лейно был в наряде.
Лейно был очень высок, он по праву был правофланговым, и койка его была ему мала; чтобы уместиться на ней, Лейно должен был подгибать ноги.
«Завязывается узлом», — смеялись над ним ребята.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мы отправляемся на фронт
Как мы пели!
Мы пели песню восемнадцатого года: финскую баррикадную песню.
В теплушке было по-настоящему тепло.
Лыжи лежали вповалку. Выбрать их было нелегко. Целый день привозили их на наш двор со всех частей и складов гарнизона.
Мы отбирали те, которые были нам по нраву: хапавези — длинные, благородные, тонкие; муртома — беговые, дорожные; парные, разрозненные, с ременными завязками, с проволочными веревочками.
Никогда в жизни до тех пор я не видел столько лыж, собранных вместе.
Весь день ушел на отбор лыж; мы гнули их, просмаливали и смазывали у костров.
Лыжи отбирал я для себя, для Лейно и Тойво. Лейно находился в этот день в наряде и только к вечеру, когда мы были уже построены, запыхавшись, попросил у начальника разрешения стать в строй. Вот почему всю дорогу в теплушке он спал так крепко, что даже наша песня не могла его разбудить.
Тойво весь день чистил мне, Лейно и себе винтовки и набивал наши «обезьянчики» выданным нам на дорогу продовольствием и вещами, необходимыми во всяком долгом пути.
Мимо бежали черные в зимней ночной мгле хвойные леса.
Кипятильники на станциях не растапливались. Мы набирали снег в котелки, пили в теплушках дымящийся чай, похрустывая сахаром, и пели.
— Главком меня спросил, здоров ли я, проверил обмундирование и только забыл спросить, умею ли я ходить на лыжах. Разумеется, я ему ничего не сказал.
— Нечего, нечего, — отвечаю я Тойво, — ты уж молчал бы лучше! — И дальше нас перебивает песня.
Наш поезд, пробираясь через снежные заносы, разбрасывая крупные искры, шел на север.
Мы ехали в Карелию.
Через год после Кронштадта мы снова получили боевую практику.
Постепенно песни затихали; спать не хотелось.
«Надо спать, — сказал я себе, — неизвестно, как придется работать завтра!»
И, слушая ровное дыхание Лейно, вспоминая огромные седоватые усы товарища Каменева, который провожал наш эшелон на платформе Николаевского вокзала, укачиваемый дробным стуком колес, я заснул.
Проснулся я уже под утро. Было еще темно.
Мы стояли на каком-то разъезде.
Встречный поезд был составлен из классных вагонов, теплушек, санитарных вагонов. Он шел на юг.
Я выскочил на воздух. Умылся наскоро снегом и пошел к санитарным вагонам. Я надеялся найти знакомых, чтобы расспросить очевидцев, и не ошибся.
В потемках рассвета, слабо освещенных мигающей свечой, в вагоне, где лежали раненые, мешая стоны с руганью, меня окликнули:
— Матти! Ты ли это?
3
Лахтари — в переводе на русский язык означает «мясники». Так население Карелии «окрестило» финских белобандитов.