А так как это был именно я, — меня зовут Матти, — то я подошел к койке, откуда раздался этот слабый окрик.
— Прости, я не могу подать тебе руки: у меня отморожены руки и ноги.
Мигание свечи, не разгоняя сумрака, мешало мне рассмотреть лицо говорившего. Я с трудом узнал его.
Раухалахти, мой товарищ по мастерской в Гельсингфорсе, мой товарищ по териокскому отряду Красной гвардии, работник Карельской трудовой коммуны, лежал передо мной без движения.
В нашей неожиданной встрече не много было радости.
Раухалахти за полчаса, что простоял наш состав на полустанке, рассказал столько интересных вещей, сколько иной раз и за год не придется услышать.
— Все дело, Матти, в том, что наши бойцы не знают местных условий: ни этих проклятых незамерзающих болот, ни этого дикого бездорожья; наши бойцы не умеют ходить на лыжах, а лахтари ходят на лыжах отлично, они проскакивают без дорог в тыл, они, эти финские егеря, пробегают через границы.
Еще с осени они переходили поодиночке и группами через границу, собирались в лесу, в болотах, у озер, в рыбачьих банях, сторожках, накапливали оружие, а у нас по всей Карелин, по всей тысячеверстной бездорожной границе, с трудом насчитывалась тысяча бойцов и то в мелких, разрозненных отрядах.
Когда началось движение, — ты только подумай: эти белые прикрываются именем «Калевалы»![4] — по нашим деревням ездил седобородый старик-торговец из Тунгуды — он называл себя Вейнемейненом — и агитировал за независимость Карелии и ее союз с Финляндией. Это с лахтарской Финляндией-то!
Когда началось движение, к этим лахтарям примкнули кулаки и зажиточные. Мы даже приблизительно (ты знаешь, какие у нас пути сообщения — птица крыло сломит) не представляли себе размеров восстания, а когда стали поступать запоздавшие сведения и мы посылали телеграмму за телеграммой в центр, там совсем недооценивали положения и в своих запросах иронически относились к нашим сообщениям.
Потом стали посылать красноармейские части, утомленные уже войной в Центральной России и совсем не подготовленные к нашим условиям.
Я обморозился под Кокосальмой.
Я скорее предпочел бы снова находиться в плену в Таммерфорсе, у Маннергейма, чем повторить сражение под Кокосальмой.
Мы на рассвете вышли из Кестонской в Кокосальму, которую занимали лахтари. Ты себе представь, всего-навсего одна проходимая тропа.
К десяти утра мы были уже у озера, всего тысяча двести шагов от Кокосальмы.
Наши ребята, привыкшие к условиям войны в России, недостаточно хорошо поставили разведку, и мы стали разворачиваться на глазах у белых.
Разворачивались мы два часа.
В двенадцать командир приказывает: в атаку!
Заметь себе, что белые совсем не стреляли, не подавали даже признаков жизни.
Нам надо было пройти около версты по занесенному глубоким снегом озеру.
Позади подтянули на руках орудие Маклена. Оно за весь бой выстрелило всего раза четыре, и то каждый раз снаряды, попадая в липкий, вязкий снег, не разрывались.
Как только мы сошли с тропы, сразу провалились по пояс в густой снег. Итти было очень трудно. Каждые десять-пятнадцать шагов делали остановку; некоторые остановки даже до получаса.
Так мы стали выдыхаться, не пройдя и четверти расстояния до деревни. В начале движения мы потели от напряжения, но на остановках начинали мерзнуть.
Я тянул «максим», и двигаться с ним, сам понимаешь, по этому снегу было не очень весело. Но самое тяжелое еще впереди.
Продвигаясь по льду, мы вдруг почувствовали под ногами воду. Идем немного вперед — вода дошла до колен, и уже примерно в четырехстах шагах от противника весь наш отряд провалился по пояс в талую воду. Итти дальше было невозможно.
Лахтари, хорошо знакомые с местностью, очевидно, только этого и дожидались. Они открыли спокойный, прицельный ружейный огонь и угощали внезапными пулеметными очередями.
Я стал налаживать свой «максим», но ты пойми: весь день температура ниже 37° по Цельсию — вода в холодильниках так замерзла, что пустить пулемет в дело было невозможно.
У многих ребят закоченели пальцы, и спусковые крючки не поддавались их усилиям.
Я выхватил у одного красноармейца из отмороженных рук винтовку и, когда командир скомандовал: «Огонь!», нажал спуск, но — чорта с два! — из всего нашего отряда раздалось только семь-восемь выстрелов, — честное слово, не больше.
Моя винтовка отказывалась стрелять, винтовки ребят тоже бездействовали. Видишь, в чем дело: в затворе от холода ударники примерзли к пружинам. Обмундирование же наше не ахти какое, и если замерзала сталь, то что было с людьми! И все это под точным, метким огнем лахтарей, которые, надо отдать им справедливость, били с выдержкой.
4
«Калевала» — большая финская поэма, составленная из народных песен. В ней говорится о создании земли, неба, светил и орудий труда. Главный герой — легендарный Вейнемейнен, создавший мир силой своей песни. Там же действует сказочный кузнец Ильмаринен. Поэма художественно изображает понятия древних финнов о мире.