Хорошо было известно, например, что русские ненавидят латинскую церковь как церковь своих польских и скандинавских врагов. Из меморандума 1437 г. мы знаем о том, что из 67-ми епархий, подчинявшихся константинопольскому патриарху, только восемь осталось во владениях самого императора и еще семь в Морейской деспотии[40]. Это означало, что уния с Римом вполне могла стоить патриарху потери более трех четвертей его епископств. Таков был веский аргумент в добавление к естественному нежеланию византийцев жертвовать своей религиозной свободой.
Лишь немногие государственные деятели были способны предвидеть дальнейшие события. Византия в глазах любого беспристрастного наблюдателя была обречена. Единственная возможность воссоединить греческую православную церковь, а вместе с ней и греческий народ, заключалась скорее всего в том, чтобы признать зависимость от турок, в которую и так уже попало большинство греков. Только таким путем можно было воссоединить православную греческую нацию и возродить ее в такой степени, чтобы со временем у нее набралось достаточно сил для свержения ига неверных и воссоздания Византии.
За небольшим исключением, никто из греков не потерял достоинства настолько, чтобы добровольно подчиниться телом неверным и тем более душою — латинянам. Так, может, мудрее было бы сделать первое, с тем чтобы избежать второго? Единство греческой нации легче было бы сохранить народу, объединенному под господством мусульман, нежели его части, присоединенной к окраине Западного мира. Фраза, приписываемая последнему первому министру Византии Луке Нотарасу: «Лучше тюрбан султана, чем шапка кардинала», на самом деле не была такой шокирующей, какой кажется сначала[41].
Находившимся в Италии Виссариону и его друзьям-гуманистам, делавшим все, что в их силах, для того чтобы добиться помощи соотечественникам, царившие в Константинополе настроения казались дикими, неумными, ограниченными. Они были убеждены, что союз с Западом принесет Византии такой прилив новых культурных и политических сил, что она снова сможет встать на ноги. И разве они не были правы?[42]
По возвращении из Италии император Иоанн VIII прожил еще девять довольно печальных лет. Вернувшись, он узнал, что обожаемая им императрица Мария Трапезундская умерла от чумы. Детей у него не было. Братья его проводили время либо в непрерывных междоусобицах на Пелопоннесе, либо в интригах против него во Фракии. Из всей своей семьи он мог довериться лишь престарелой матери, императрице Елене, но и она не одобряла его политики. Император делал все возможное, чтобы терпимостью и тактом поддерживать мир в своей раздираемой противоречиями столице. Все средства, которые могло выделить государство, он предусмотрительно тратил на укрепление сухопутных городских стен, чтобы быть готовым к неизбежному турецкому нашествию. Смерть пришла к нему как избавление 31 октября 1448 г.[43].
Глава II.
Подъем султаната
В лучшие времена своего великого прошлого благополучие Византии было связано с ее господством над Анатолией. Громадный полуостров, известный в древности как Малая Азия, во времена римлян был одним из наиболее населенных мест мира.
Упадок Римской империи, сопровождавшийся мором от чумы и малярии, а затем персидское и арабское нашествия в VII—VIII вв. значительно сократили население Малой Азии. Лишь В IX в. на полуостров вернулось спокойствие. Хорошо продуманная система защиты границ уменьшила опасность вражеских нападений. Восстановилось земледелие, найдя рынок сбыта для своей продукции в Константинополе и в процветающих приморских городах. Богатые долины на западе полуострова изобиловали оливковыми рощами, фруктовыми садами и посевами зерновых. В нагорных районах паслись многочисленные стада и отары, а там, где возможно было орошение, простирались богатые поля кукурузы[44].
Политика византийских императоров была направлена против крупного землевладения; они предпочитали, чтобы земля находилась в руках сельских общин, которые в качестве арендной платы за землю поставляли солдат для императорской армии или местной милиции. Власть центрального правительства проявлялась лишь в частых инспекциях, а также в выплате из имперской казны жалованья провинциальным чиновникам.
Благополучие империи во многом зависело от хорошей охраны ее границ. В пограничных областях, как правило, образ жизни населения был в основном иным, чем в центре империи. Охрана границ была возложена на местное военное сословие — так называемых акритов, вся жизнь которых состояла в рейдах на территорию врага или в отражении его нападений. Это были независимые, не признающие законов воины, противившиеся любой попытке правительства установить над ними какой-то контроль, не желавшие платить налоги — скорее наоборот, ожидавшие награды за свою службу. Они притягивали к себе всевозможных искателей приключений, поскольку в этой дикой местности жизнь мало походила на оседлую, а население не было однородным (за исключением районов, где обосновались и поддерживали свои традиции армяне).
Военные действия на границе, по сути дела, шли постоянно независимо от того, существовал ли официально мир между правительствами Византии и Халифата; однако предводители пограничных отрядов не были заклятыми врагами своим противникам по ту сторону границы, которые вели такой же образ жизни. Пограничные мусульмане были, пожалуй, несколько более ортодоксальны в вопросах религии; тем не менее их фанатизм не мешал взаимному общению сторон и даже бракам между ними. Ни по ту, ни по эту сторону границы официальная религия не была очень популярна. Многие акриты принадлежали к самостоятельной армянской церкви, и почти все они охотно давали приют еретикам; в то же время еретики-мусульмане тоже всегда могли укрыться у мусульманских пограничных правителей[45].
На некоторое время эта система была нарушена из-за упадка Халифата и новых захватнических устремлений Византии.
Начиная с середины Х столетия армии империи постепенно отвоевали обратно у арабов обширные пограничные территории, особенно в Сирии. Теперь граница проходила не по диким горным массивам, а через освоенные, густонаселенные земли. Их защиту стало возможным поставить под контроль официальных правительственных чиновников, имевших резиденции в Антиохии или в каком-либо другом из отвоеванных городов. В старой пограничной страже из акритов уже не было необходимости, и предводители акритов занялись тем, что стали вкладывать добытые в прежних стычках и рейдах богатства в приобретение земель по всей Анатолии. Однако они по-прежнему оставались гордыми и независимыми, окружая себя целым войском приверженцев, в которое шли главным образом бывшие свободные крестьяне завоеванных (часто незаконно) акритами деревень. Эти предводители и сформировали ядро той земельной аристократии, чья мощь в середине XI в. сильно пошатнула правительство империи. В то же время центральная администрация стремилась установить контроль над пограничными территориями Армении к северу от границы, а затем официально аннексировала эти обширные провинции, распространив на них ненавистную византийскую систему налогообложения и власть византийского духовенства. Сопротивление, которое вызвали эти действия, в значительной степени ослабило способность Византии оборонять свои рубежи[46].
42
Прим. ред. — Крестоносцы Запада, полностью разгромившие и разграбившие Константинополь в 1204 г., дали такой «прилив культурных и политических сил», что мало не показалось. Помнили это византийцы.
43
О событиях после смерти Иоанна VIII см. с. 57-58. О восстановлении стен см. с. 86-87 и Van Mil. 2 (автор называет императора Иоанном VII, а не VIII). Часть восстановительных работ была осуществлена на средства деспота Сербии Георгия Бранковича.
44
Прим. ред. — Ошибка. Кукурузу (маис) завезли в Европу из Америки в конце XV в. Откуда она взялась в Малой Азии до плавания Колумба? Возможно, ошибся переводчик.