Когда окончились поздравления в приемной, Меншиков попросил императора показаться перед войсками и велел растворить настежь двери балкона, выходившего на ту площадь, на которой стояло войско в ожидании, кому оно должно будет принести присягу. Солдаты вспоминали, как с небольшим два года тому назад они также были собраны на этой же площади и думали, что преемником царя Петра I будет объявлен внук Петра, когда совершенно неожиданно была провозглашена государыней Екатерина Алексеевна. Так и теперь они толковали о том, что, вероятно, будут присягать одной из цесаревен, когда вдруг на балконе показался великий князь. Герцог хотел было пройти на балкон, чтобы там стать рядом с государем, но Меншиков, приудержав его не совсем вежливо, появился на балконе сзади императора, немного поодаль от него. На площади при виде нового царя громко грянул введенный в ту пору в русском войске приветственный латинский клич vivat, заимствованный от поляков. По знаку, данному с дворцового балкона, выходившего на Неву, началась в Петропавловской крепости пальба из пушек, а на нее отозвались выстрелы из орудий, расставленных на валах тогдашнего адмиралтейства, находившегося на том же месте, где и нынешнее, но имевшего вид крепости.
«Знатные персоны», бывшие в приемной, отправились, по приглашению канцлера, в дворцовую церковь для принесения присяги воцарившемуся государю; ему же стало присягать и войско, расставленное на площади. По отслужении в церкви молебствия о благоденственном житии, здравии и спасении благочестивейшего императора Петра Алексеевича открыто было торжественно заседание Верховного тайного совета.
Здесь Петр II сел на вызолоченных императорских креслах, поставленных на возвышении под бархатным балдахином, убранным золотою бахромой и с такими же кистями; по правой стороне этого возвышения сели на стульях герцогиня Анна Петровна, ее муж, великая княжна Наталья Алексеевна и великий адмирал граф Апраксин; по левой стороне разместились, также на стульях, цесаревна Елизавета Петровна, князь Меншиков, канцлер граф Головкин и князь Дмитрий Михайлович Голицын. Остерман – болезнь которого прошла мгновенно после того как он узнал через посланное его шурином Стрешневым письмо о назначении Петра императором – поспешил во дворец и, войдя вместе с другими в залу заседания Верховного тайного совета, стал в качестве бывшего обер-гофмейстера великого князя справа подле императорского кресла. Все прочие оставались на ногах, за исключением архиепископа Ростовского Георгия Дашкова и фельдмаршала Сапеги, которые также «были почтены стульями».
Когда все заняли указанные им места, секретарь Верховного тайного совета Степанов еще раз прочел завещание покойной императрицы, и затем совет постановил:
«Записать в протокол, что все по тому тестаменту должно исполнять».
Протокол этот был подписан не одними членами Верховного совета, но и всеми лицами, находившимися в собрании.
В длинном ряду подписей стояла седьмою подпись Сапеги, подписавшегося по-польски Jan Sapieha.
В тот же вечер кабинет-секретарь Макаров известил главноначальствовавшего в Москве старика графа Мусина-Пушкина, что
«7 мая, в девятом часу утра, собрались в большую залу вся императорская фамилия, весь Верховный тайный совет, Святейший синод, сенаторы, генералитет и прочие знатные воинские и статские чины, и что по тестаменту ее императорского величества учинено избрание на престол российский новому императору, наследственному государю, его высочеству великому князю Петру Алексеевичу».
XXVIII
В 1717 году в газетах Западной Европы, обращавшей уже внимание на Россию и в особенности на прославившегося, а отчасти и лично известного европейцам ее государя Петра I, сообщались сведения о разладе его со своим старшим сыном, царевичем Алексеем, который убежал от грозного отца и отдался под покровительство римско-немецкого императора Карла VI, женатого на родной сестре умершей уже жены царевича, Софии-Шарлотты, принцессы Брауншвейг-Вольфенбюттельской.
«Кажется, что наступают для меня благоприятные конъюнктуры», – подумал, прочитав это известие, бывший в то время в Гамбурге русским резидентом Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.
Он заходил по своему кабинету все более и более ускорявшимися шагами. Волнение его возрастало, но вскоре оно несколько утишилось, и он, присев к письменному столу, стал писать по-латыни письмо, с таким обращением к тому лицу, которому оно предназначалось:
«Serenissime et augustissime altissitudens Princeps gratiosis-sime Domine Zarewicz»[3].