В палате депутатов 17 апреля 1863 года обсуждался вопрос депутата-сицилийца Луиджи Ла Порты. Ла Порта сказал: «Среди подвергшихся обыску в ночь, когда произошли аресты всех тех лиц, которые в настоящее время находятся в заключении, был князь Сант'Элиа, сенатор Королевства. Обыск произвели у него на тех же основаниях, что и у других. Князь Сант'Элиа, однако, не был арестован, и в то время, как прочие оказались под следствием, князь на страстной неделе представлял короля Италии в Палермо, как это бывало и ранее. Теперь общественное мнение настроено следующим образом: если в отношении князя Сант'Элиа судебные власти совершили ошибку, то такая же ошибка совершена и по отношению ко всем остальным… Я желаю доведения этого процесса до конца».
Есть все основания полагать, что общественное мнение — по крайней мере в Палермо — было настроено совершенно противоположным образом, нежели утверждал депутат Ла Порта (но, разумеется, по-прежнему речь идет о «приглушенном шушуканье»). А именно: виновен князь, виновны и «все остальные», но все идет, как шло всегда, иначе и быть не может; князь на свободе и в чести, а «все остальные»— в тюрьме. Как бы то ни было, завершения судебного следствия и передачи дела в суд присяжных желал не один Ла Порта; этого желали прежде всего Джакоза и Мари. Но именно то, что было сказано в тот день в палате депутатов, как нам кажется, и уничтожило окончательно все их надежды. Ловкач Пизанелли, формально защищавший их обоих от нападок Криспи (нападок на методы ведения следствия и на то, что по делу оказались привлечены лица, за чью невиновность он ручался; здесь он как будто имел в виду не Сант'Элиа), уже подумывал об их «переводе», что тогда было в компетенции министра юстиции.
Мари согласился на «перевод», а Джакоза вернулся в Пьемонт к свободной профессии адвоката, с которой расстался три года назад[42].
В своем выступлении по поводу запроса Ла Порты Франческо Криспи сказал, между прочим: «Я думаю, что тайна останется тайной и мы никогда не узнаем правды об этом деле».
Так он готовился управлять Италией.
Винного цвета море
В составе уходящего летом из Рима в 20.50 пассажирского поезда на Реджо-ди-Калабрию и Сицилию, как объявляет по радио женский голос, — у потока пассажиров, направляющихся к этому поезду и влекущих перехваченные веревками, одетые в матерчатые чехлы чемоданы, этот голос вызывает в воображении красивое женское лицо с приметами увядания на фоне вечернего неба над вокзалом Термини, — есть прямой вагон первого класса «Рим — Агридженто», великая привилегия, введенная и сохраняемая по настоянию трех-четырех депутатов парламента из Западной Сицилии. Надо сказать, что по сравнению с другими поездами, идущими на юг, в этом меньше всего народа: во втором классе лишь немногим пассажирам не удается сесть, а в первом, особенно в вагоне до Агридженто, можно ехать одному в купе: достаточно погасить свет, задернуть занавески и распределить багаж и газеты по сиденьям — и вы останетесь один по крайней мере до Неаполя, а если быть осмотрительным, то и до Салерно. После Салерно можете укладываться спать хоть в майке или даже в пижаме, никто не откроет двери вашего купе в поисках места. Впрочем, этим комфортом не окупается неудобное расписание; вот почему сицилийцы предпочитают скорый поезд, который, уходя двумя часами раньше, прибывает в Агридженто, на конечную станцию, как минимум на семь часов быстрее пассажирского.
Однако инженеру Бьянки, впервые направлявшемуся в Сицилию, а точнее — в Джелу, и притом не на экскурсию, и не доставшему билета на самолет, посоветовали ехать пассажирским, в вагоне «Рим — Агридженто», да еще и забронировать место, дабы, чего доброго, не простоять ночь в коридоре.
Советы — хуже не придумать, особенно последний, ведь в купе с забронированными местами всегда столько человек, сколько мест, в отличие от незабронированных купе, где можно преспокойно ехать одному. Советы, как нередко случается, подвели инженера Бьянки: ему предстояла дорога в обществе пятерых спутников — трех взрослых и двух детей; взрослые, в довершение всего, оказались чересчур разговорчивыми, а дети — невоспитанными.
Из трех взрослых двое были отец и мать невоспитанных детей, при них — то ли родственница, то ли знакомая, то ли случайная попутчица — ехала девушка лет двадцати, на первый взгляд невзрачная в своем монашески черном, с белой отделкой, платье. Дети липли к ней; старший с сонным видом привалился к девушке, а младший карабкался к ней на колени, вис на шее, дергал за волосы, снова сползал на пол, становился на четвереньки — ни секунды не посидит спокойно. Старшего звали Лулу, младшего — Нэнэ, незадолго до Формии инженер узнал, что это уменьшительные от Луиджи и Эмануэле. Впрочем, к тому времени как поезд остановился в Формии, инженеру Бьянки было известно почти все о четырех членах семьи и о девушке, ехавшей с ними. Они были из Низимы, поселка в провинции Агридженто; это большой поселок в стороне от железной дороги, с богатыми угодьями и богатыми землевладельцами, родина одного из столпов фашистского режима, в муниципалитете — социалисты и коммунисты, имеется старинный замок. Муж и жена преподают в начальной школе, девушка — тоже, правда пока временно. Семейство ездило в Рим на свадьбу, брат жены — министерство обороны, должность I класса, большая сила по части пенсионного обеспечения — женился на римлянке, серьезной девушке из прекрасной семьи, отец — министерство просвещения, I класс, сама невеста окончила филологический, преподает в частной школе, красавица, высокая, блондинка. Они обвенчались как раз сегодня, в Сан-Лоренцо-ин-Лучина, красивая церковь, не такая, как Сант-Иньяцио, но красивая. Свидетели — все I класса. Что касается девушки, которую поручил им на обратном пути ее брат — министерство юстиции, I класс, — то она приезжала в Рим развеяться после тяжелой болезни, и ее черное платье — условие обета, данного святому Калоджеро, покровителю Низимы, исцелителю и чудотворцу. В Риме столько церквей, и хоть бы одна была построена в честь святого Калоджеро, как же так? — недоумевала жена, ни одной церкви, ни единого алтаря. А ведь это великий святой.
42
28 и 29 мая 1863 года состоялось заседание обвинительной коллегии Апелляционного суда, чтобы заслушать отчет Джакозы «о событиях и арестах, имевших место в марте» и решить, предавать ли дела обвиняемых суду присяжных. Пятеро членов решили направить в суд дело Руссо и Дадди и прекратить следствие по делам остальных «за недостаточностью улик». Вечером того же 29 мая Джакоза покинул Палермо на итальянском пароходе «Капитолий».