Воевода задумчиво проговорил:
— Лучше смерть, любая смерть, нежели такая судьба.
Олег Красный усмехнулся, ответил не сразу, выждал.
— Не стану спорить с тобою, воевода, — сказал он. — А ты узнал его?
— Нет, — растерянно ответил Иван. — Разве мне знаком этот несчастный?
— Должен быть знаком, — ответил князь Олег. — Ты видел его в последний день жизни Евпатия Коловрата и, как говорил мне после, сразиться с ним хотел…
— Неужели? — воскликнул воевода, голос его дрогнул, сорвался. — Неужели…
— Да, — кивнул, посуровев лицом, Олег Красный. — Это он, Глеб. Исадский убийца, предатель. Бывший человек…
— Вот она, кара, — с трудом выговорил Иван. — Что же ты молчал?
— А что скажешь? И зачем? Чтоб предать его казни? Так теперь он не поймет, за что убивают его. Смерть станет избавлением от мук. Сам бог покарал исадского убийцу, душегуба так, что никакая людская кара с таким наказанием не сравнится. Смерть от нашей руки была бы прощением для Глеба.
— Ты прав, князь, — тихо промолвил Иван. — Можно простить врагу. А на предателе вечное проклятье.
На том разговор прервался. Они ехали молча и лишь тогда оживились, когда повернули к опушке, увидали по-над берегом реки светло-желтые срубы недавно выстроенной деревни.
Глава последняя
„БЕГ ВРЕМЕНИ НЕ ПРЕКРАТИЛСЯ“
Ночь была ясной и покойной. Это была последняя ночь века, который впоследствии, по новому исчислению, назовут тринадцатым.
А пока сидит в келье и записывает ослабевшей рукою седобородый старец: «В лето 6808[17]…», от сотворения, значит, мира.
Ничем не примечательно было лето сие. Ни набегов особливо кровавых на медленно восстающую из руин русскую землю, ни межудельных свар между князьями, ни обильного, урожая, ни злого голода от недорода, год как год.
Может быть, и отметили б его, если знали, что в эту ночь завершил благородный труд летописец Федот Мудрый… В канун своего восьмидесятилетия закончил он историю славного жития великого воина рязанского Евпатия Коловрата, страшную повесть о разорении Рязани Батыем. Но кто мог знать про это: никому не говорил до поры о своей работе старец…
Он писал всю ночь, в эдакие годы сон плохо идет к человеку, да и рукопись близка к завершению, не хотелось относить ее на Новый год, глядишь, он станет последним в его жизни здесь, на земле.
Уже рассвет. Еще немного — и поднимется над лесом, осветит Оку и монастырь Иоанна Богослова ласковое солнце. Запоют птицы, но отсюда, из кельи, Федот Мудрый их не услышит, крепки стены обители, крепостные стены.
А за стенами весна, Новый год пришел ко двору…
Он подписывает последние слова и долго сидит, глядя в стену, словно вызывая в памяти знакомые лица. Вот и князь Олег Красный, умерший в лето 6766-го от сотворения мира, и сын его Роман, надежда рязанская, убитый в стане Бату-хана двенадцатью годами позже, покинувший этот мир воевода Иван, славный русский богатырь Евпатий Коловрат и Медвежье Ухо, суровый ратник, опекавший летописца, тогда еще юного дружинника, учитель его Верила… Он, Федот, завершил сейчас работу, завещанную ему Верилой, и теперь вызвал всех из небытия. Они откликнулись на зов, пришли в суровую келью, и старый Федот, прозванный людьми Мудрым, расскажет, что память о них сохранится в потомках, он написал правду о том кровавом времени, о великой скорби и великих делах.
Старый хронист с усилием поднимается, шаркающей, неторопливой походкой подходит к тусклому слюдяному оконцу, за ним рождается первый день нового века.
Окно мутное, и зрение у старика слабое, рассмотреть, каков этот день, ему не удается.
Федот с сожалением вздыхает, отворачивается от оконца, идет к двери, отворяет ее.
Обитель просыпается. Солнце поднялось над шеломянем, за стенами монастыря старику не видно его, но лучи коснулись уже куполов храма.
Начался первый день нового века, ясный и тихий мартовский день.
«Споткнулось время, — думает летописец, — для нас, русских, споткнулось… Но бег времени не прекратился. И у нас достанет сил, чтоб исправить содеянное пришельцами, вернуть Землю Русскую на истинные круги ея».
Старый Федот не знает, что пройдут еще долгие восемьдесят лет, прежде чем русские войска разобьют хана Мамая на Куликовом поле, и тогда еще не придет полное освобождение. Он не знает, когда минует татарское лихолетье, но старый хронист верит: избавится от него Земля Русская.
И Федот Мудрый чувствует, как прибывают силы, оттого, что выполнил он свой долг. И уже не старческим, твердым шагом возвращается в келью, где оплывает свеча и лежит на тяжелом дубовом столе завершенная работа.