Мы, социологи, историки, антропологи, культурологи и фотографы, исследовали то, как этот праздник проходит в публичных пространствах. Мы хотели понять, какими значениями наделяются публичные торжества и народные гуляния жителями самых разных городов и стран, какие практики и эмоциональные режимы они порождают и поддерживают, а также какова в них роль военных памятников. Ведь именно памятники физически структурируют эти пространства и являются точками притяжения для совершающихся праздничных ритуалов: шествий, прогулок, возложений цветов, посещений кладбищ, траурных церемоний, поздравлений ветеранов, взаимного фотографирования, пения хором и в одиночку, театрализованных представлений, политических митингов, концертов либо прочих увеселительных мероприятий и демонстрации праздничных атрибутов — от орденов до георгиевских ленточек.
Предметами наблюдения и анализа стали самые разные аспекты публичного празднования Дня Победы. В частности, нас интересовали местные, региональные и национальные особенности праздника. Одним из главных сюжетов стал вопрос о том, как в разных локальных контекстах праздничные традиции, поддерживаемые или вновь создаваемые официальными лицами или СМИ России и других стран, взаимодействуют с запросами и ожиданиями местных сообществ, в частности русскоязычных меньшинств в ближнем и дальнем зарубежье. Как сказывается актуальный политический контекст и повестка дня в международных отношениях? Какие политические и поколенческие конфликты выражаются через празднование Дня Победы? Как разные сообщества — от «русских» в Литве до «одесситов» в Берлине, от ветеранов афганской или чеченских войн в Санкт-Петербурге до левых политических групп в Софии — воспроизводятся через совместное празднование 9 мая и особое отношение к нему?
Не меньшее внимание мы уделили роли пространства в проведении праздника: какие рамки для празднования задают различные типы городских пространств (от улиц и проспектов до музеев, от мемориальных кладбищ до парков) и разные способы структурирования этих пространств «к празднику» — от отгороженных заборами и металлодетекторами маршрутов военных парадов до полузаброшенных памятников, давно превратившихся в площадки для скейтеров и велосипедистов? С этим тесно связана и тема присвоения пространства: как повседневный ритм жизни в том или ином городе влияет на восприятие этого пространства и поведение в нем в праздничный день? Что происходит, когда жители города лишены биографической, а порой и эмоциональной связи с историей городских мест, будь то в карельской Сортавале, где финская история города в праздновании Дня Победы остается фигурой умолчания, или в Вене, где русскоязычные посетители советского мемориала, по выражению Татьяны Журженко, не столько «присваивают» это место, сколько временно «берут его взаймы», не успевая выработать даже мимолетного отношения к памятнику и тем более никак не вписывая себя в общегородскую коммеморативную культуру?[5] Как отличается праздник в таком покрытом сознательно мемориализированными следами Великой Отечественной войны городе, как Севастополь, от торжеств в Грозном, где из стерилизованного городского пространства элиминированы следы даже недавних войн?
Наконец, мы задавались вопросом о прагматике сакральности. Каким образом люди признают то или иное место священным? Какие типы поведения, какие эмоции принято демонстрировать в сакральном публичном пространстве, а какие считаются недозволенными — и как эти оценки и модели санкционируются?
Прежде чем выделить некоторые из тем, отраженных в статьях сборника, я вкратце обрисую контекст социологического и исторического изучения Дня Победы и праздников в целом, в который вписано наше исследование[5].
Один из центральных вопросов, который ставят перед нами как День Победы, так и другие постсоветские (и не только) праздники, может быть сформулирован очень просто: чей это праздник? Ответ, который дает большинство исследователей, построен на той или иной бинарной оппозиции. 9 мая — это в первую очередь праздник власти, официоза, Кремля. Им противостоят простые, обычные люди со своей частной жизнью — носители аутентичной, низовой, «подлинно народной памяти» о войне[6]. Две эти составляющие чаще всего мыслятся как противоположности, как два разных полюса — при том что взаимоотношения между ними могут анализироваться по-разному.