Тут взгляд Савушкина наткнулся на странную купу срубленных деревьев, поначалу принятую за результат санитарной вырубки. Ещё одна, ещё, а тут целая группа из нескольких куп, какие-то странные серо-зелёные холмы неправильной формы, угловатые, без обычных покатых склонов… И опять купы срубленных берёзок… Они тут что, лес прореживают? Берёзовый? Зачем?
ТВОЮ Ж МАТЬ!!! Да это танки, укрытые срубленным берёзовым молодняком! И маскировочные сети, которыми накрыты колонны грузовиков!
По затылку Савушкина пробежал холодок. Танки, танки, танки… Грузовики — тентованные «опель-блитцы», тяжелые «бюссинги» — тягачи, артиллерия… Кюбельвагены с противотанковыми пятидесятимиллиметровками на прицепах… Снова тентованные грузовики… Да сколько ж их тут!?
Не меньше дивизии. Танков точно поболе сотни. Сотни три грузовиков. Солдат возле техники нет вообще, никакого движения вокруг грузовиков и танков не наблюдается. Это понятно, с высоты десяти тысяч метров вся эта музыка должна выглядеть тихим мирным лесом… или на какой высоте летают наши и англо-американские разведчики? Сверху всё это скопище техники не видно абсолютно.
Дивизия полнокровная, свежая. Вся техника — аккуратная, без привычных глазу повреждений от активной эксплуатации. Даже свежеокрашена! Надо зафиксировать… Где мы сейчас? Его Автомедон[23] точно должен знать, чай, не в первый раз рулит по этим лесам…
— Soldat, wo sind wir jetzt?
Толстый увалень, тут же повернувшись, услужливо доложил:
— Vorbei am Dorf Izabelin, Herr Hauptmann!
Хорошо, так и запишем: на южной окраине деревни Изабелин на пространстве около четырех квадратных километров сосредоточена танковая дивизия. Свежая, в боях не участвовавшая. Знать бы ещё её номер… Впрочем, это ещё ни о чём не говорит. Одна дивизия, пусть даже танковая, в масштабах фронта — величина переменная. Одной дивизией больше, одной меньше… Тем более — не ясно, куда её предполагают направить. Наши ещё в Белоруссии, дай Бог, чтобы старую границу перешли… Но в любом случае, то, что немцы готовятся отходить к старым границам — далеко не факт. Танковые дивизии для отступления по лесам не прячут…
Ага, вот и Ожарув. Что ж, товарищ Ульрих, посмотрим, насколько ты был хорошим преподавателем!
Савушкин вышел из машины, потянулся, и, опираясь на палку и стараясь придать походке лёгкую неуверенность — направился ко входу в комендатуру. С этого мгновения он — гауптман Вейдлинг, офицер батальона снабжения четвертой авиаполевой дивизии люфтваффе, чудом избежавший витебского «котла» — в котором сгинули и его батальон, и вся остальная четвертая авиаполевая дивизия во главе с генералом Писториусом, да и весь пятьдесят третий армейский корпус…
Унтер-офицер полевой жандармерии, стоящий у входа на второй этаж комендатуры, не говоря ни слова, требовательно протянул Савушкину раскрытую ладонь. Понятно, нужны документы. Капитан достал солдатскую книжку с вложенными в неё командировочным предписанием и требованием на аппаратуру в плотном сером пакете. Пущай копается, документы у него в полном ажуре…
— Bitte. Kommandant — Büro zwölf[24]. — бросил фельджандарм, бегло оглядев, даже не открывая, документы Савушкина, и возвратил ему обратно зольдбух и прочие бумаги. Однако! Экая тыловая небрежность… И что, субординация для фельджандармерии уже не обязательна? Нет, такого спускать нельзя! И Савушкин, изобразив на лице удивлённое ожидание, остался стоять на месте. Унтер, скрипнув зубами, выдавил из себя:
— Kommen Sie herein, Herr Hauptmann. Das zwölfte Kabinett[25].
Вот так-то лучше! А то обнаглели, крысы тыловые, фронтовиков уже ни в грош не ставят…
Так, второй этаж, двенадцатый кабинет. Охраны нет. Глубокий тыл, кого им тут бояться… Хотя почему — «им»? Нам! Мы ведь теперь тоже немцы и оккупанты…
Ну, с Богом! И Савушкин открыл дверь в кабинет коменданта.
— Herr Kommandant, Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe!
Сидящий за столом в глубине кабинета пожилой офицер поморщился, как от зубной боли.
— Hör auf, Ernst, gib nicht vor, ein Krieger zu sein. Immerhin, Ernst, habe ich recht?[26]
Ого! Однако… Двух часов не прошло! Как-то слишком бодро они тут работают, как бы не наработали чего лишнего…
— Nur so, Herr Oberleutnant, Ernst![27]
Комендант покровительственно улыбнулся.
— Nun, ich — Gustav. Hoffe ich kann dir helfen[28]… — жестом указав на стул у приставного столика, комендант продолжил: — Sag mir, was ist mit dir passiert?[29]
Теперь главное — не спешить. Он — раненый фронтовик, слегка не в себе — что объяснимо, учитывая, что твориться в последние три недели на фронте группы армий «Центр»; берлинец, хоть и с провалами в памяти, желающий как можно надольше откреститься от фронта и прочих ужасов, но и в дезертиры не стремящийся. Обычный офицер, не герой, но и не трус, честно тянущий свою лямку в непонятно кому нужной войне. Вот так, пожалуй, будет правильнее всего…