— Все спят. У нас только у одних огонек, — сказал Афонька.
Да, приходится им работать больше всех. Отец пропал без вести в германскую[17] войну, и за него вот уже пятый год, с десяти лет, трубит Афонька на полях с плугом и бороной, в лугах с косой, в лесу с топором.
Мать от заботы да от нужды сильно расхлябалась, жалуется на грудь, поясницу. В доме есть еще брат Юрка да сестренка Варька, оба помоложе Афоньки, и толку от них никакого, больше едят, чем работают. Варька спала, Юрка шуровал у самовара, ждал старших. Он встретил их новостью:
— Сегодня по нашей деревне опять ехали на выставку. Вели коров, быка большенного-большенного и жеребца вороного-вороного, как грач.
— Вот люди… уже все убрали. А мы еще полмесяца проходим. Скачешь-скачешь с серпом, до болезни дойдешь.
— А ты думал как, играючи? — сказала мать.
— Играючи не играючи, а обидно: как пашня — неделю за плугом, страда — месяц с серпом; молотим ползимы, ночью с больной поясницей валяемся. Живем — глаза в землю, вверх поднять, по сторонам поглядеть некогда.
— А ты бы от страды-то на выставку! — сказала мать.
— Не смейся! Так и думаю. Вот выжнем рожь до овсяных страд и поеду.
— Капиталы-то где? Нет уж, повсеместно одинака крестьянская жизнь, от земли она такая тяжелая, и не исправишь ее. Поговоришь только. — Мать горько вздохнула.
— Не от земли наша нужда, нет. Ошибка в нашу жизнь вкралась, неправильно живем. Ошибку эту найти надо.
— Мал ты, вырастешь, сильным будешь, и жизнь легкая пойдет. В силе тоже дело.
— Есть на деревне по два, по три здоровых мужика в доме, а не много лучше нашего живут.
Перед сном Афонька проведал мерина, принес ему сена, хлопал конягу по костлявой спине и говорил:
— Худой… И тебе достается, и тебя земля тянет. Тяжелая она, если не умеючи, не знаючи к ней подойти… Сарай вот перетряхнуть надо: сгнил. — Толкнул, проходя телегу: — Колеса расхлябались. Менять — двадцать пудов хлеба вези.
Старенькая изба, ворота на подпорках, маленькая грязная коровенка, за ними усталая мать, оборванные Юрка и Варька глядели на молодого хозяина, и без слов понятно было, что придется ему работать, чинить, править, глаза в землю, некогда поглядеть вверх, по сторонам, некогда в Москву. Не отпустят туда старые хлевушки, разбитые колеса, не отпустит земля, не даст вывернуться из-под непосильной работы.
Когда и большой, и сильный будешь, все силы убьешь, а ничего хорошего, что на выставку везут, не вырастишь. Изъян в жизни есть. Не в земле дело, радостная она, добрая, не в ней гвоздь! Вихляется жизнь, как колесо разбитое, скрипит, а с места не съедет, без толку вихляется. Выдернуть надо из жизни больной гвоздь, а то весь измыкаешься безо времени, как вот мерин.
Все будни работает деревня Полые Воды в поле, на лугу, около дома, на мельнице, но как только праздник, в Полых Водах нет работы. Все отдыхают: и люди, и скот, и сохи, и серпы.
А вот станция Поляны никогда не отдыхает — ни в праздник, ни ночью, с тех пор как прошла здесь железная дорога и открыли семафор. Со всем светом связана станция рельсами и телеграфными проводами, не дают они ей покоя. Вечно бегает по путям дежурная «кукушка», расталкивает, передвигает вагоны, погромыхивает буферами. У дежурного по станции все ночи — огонь.
В воскресенье Афонька в Полянах — там проходят поезда на выставку в Москву. Афонька у знакомого кассира:
— Петр Семенович, на выставку бы как попасть. Охота…
— Куда задумал?.. Вот поедут из волости делегаты, просись, возьмут авось. Чего тебе там? Москву повидать хочешь? Сто́ит, сто́ит!
— И Москву, а главное — ошибку разыскать, какая в нашей жизни есть. Там народ будет разный, кто-нибудь и укажет. Упустишь этот случай, будет ли вперед? — И Афонька подробно рассказал кассиру про свои думы.
— Откуда ты, Афонька, таких забот и дум набрался, не по летам они тебе, рановато. А вообще говоря, правда, что деревня плохо живет и в дедушкиной хате душно ей.
— Пять лет за хозяина дом веду, ну эти мысли и выходил. Петр Семенович, поговори с мамкой, отпустила бы она меня.
Кассир обещал, он брал у Афоньки молоко и бывал часто.
— Почитай вот газетку про выставку и про крестьян, — сунул Афоньке номер «Смычки».
Забился парень за ящик на станции, читал: «Поднимем наукой и техникой коленопреклоненного перед землей крестьянина и сделаем его господином, владыкой над ней».
Под открытый семафор нырнул в Поляны поезд. Афонька побежал отыскивать вагоны на выставку.
— Товарищи, кто тут на выставку?