Пародия

В то время, когда он в Тенишевском училище сбивал с пьедестала Пушкина и лбом избивал столы, он бросал пугливые взоры в публику — не сидит ли там кто-нибудь из учебного начальства…

— Товарищи ваши живы? — спросил я.

— Живы! Эх грустно!

— Отчего же грустно?

— Изменили все. Как говорится у Хлебникова, «другие ему изменили и продали шпагу свою».

— Положим, что это не Хлебникова стихи, ну это не важно. Кстати, где Хлебников?

Крученых вздохнул:

— Хлебников?.. В «Ниве» под рисунками подписи сочиняет.

— Как же так?

— Стали к нам показывать равнодушие. Сначала думали, что это пройдет. Но равнодушие не проходило, а усиливалось. А Хлебников и говорит: «Посмотрим еще, чья возьмет! Я еще заставлю о себе говорить».

— Что же он сделал?

— Отпечатал лицо в семь красок, надел сапоги на руки, а ноги всунул в корзинки и пошел в театр. Ходит по театру, всем засматривает в лицо. Никакого внимания. Понял он, что дело наше проиграно, и пошел с горя в «Ниву».

— А Маяковский?

— Изменил. Оказалось, что он нас все время надувал — тайком носил стихи в «Современный мир», «Вестник Европы» и др. Но стихов не печатали, не печатали — и вдруг в одном журнале напечатали. С тех пор Маяковский и бросил нас.

— По какой же причине?

— По той причине, что в толстом журнале напечатали. «Стану, — говорит, — теперь с вами якшаться. Хочу порядочным человеком сделаться».

— Как же я не встречал его имени в толстых журналах?

— Не печатают… Одно стихотворение напечатали, а больше не хотят… В конторе его устроили. Квитанции хорошо пишет, а стихи не подходят…

— Грустно…

Мы помолчали.

— А про Бурлюков даже не спросите?

— Ах да! Из памяти выскочили. Что они?

— Ничего. Устроились. Один в банкирскую контору поступил. Сто рублей в месяц получает. Очень доволен своей службой. «Наконец-то, — говорит, — человеком стал».

— А другой Бурлюк?

— Кубист? Он тоже недурно устроился. По своей специальности пошел — торцы для мостовых изготовляет. Этот род кубизма как раз подошел к его дарованию.

— Разбрелись… «Порвалась цепь великая», как сказано у меня в одном стихотворении. Остался я один. Вождь без армии… Пастух без корок. Эх, тяжело! Тяжело!

В эту минуту мы подошли к Невскому. Крученых заторопился:

— Трамвай, трамвай провороню.

Он бросился к подошедшему вагону трамвая…

В то время, что пишу эти строки, имена футуристов гремят по всей России.

Но я писал «сценку завтрашнего дня». Право же, только завтрашнего дня. Только завтрашнего…

Александр Блок (1880–1921) Корреспонденция Бальмонта из Мексики

Я бандит, я бандит!
От меня давно смердит!
Подавая с ядом склянку.
Мне сказала Мексиканка:
— У тебя печальный вид:
— Верно, ты ходил в пампасы —
Загрязненные лампасы —
Стыд!
Увлеченный, упоенный, обнаженный,
совлеченный
Относительно одежд[2],
Я искал других надежд.
Озираясь, Упиваясь,
С Мексиканкой
обнимаясь,
Голый — голый — и веселый
Мексиканские глаголы
Воспевал,
Мексиканские подолы
Целовал,
Взор метал
Из-под пьяных, красных, страстных,
Воспаленных и прекрасных
Вежд…
Сдвинул на ухо сомбреро.
Думал встретить кабалеро,
Стал искать Рукоять
Сабли, шпаги и кинжала —
Не нашел
(Вечно гол).
Мексиканка убежала
В озаренный тихий дол
И, подобная лианам,
Выгибала красный стан,
Как над девственным туманом —
Вечно странным
И желанным,
Зыбким,
Липким —
Красной кровью окропленный караван.
Пал туман.
Я же вмиг, подобен трупу,
Прибыл утром в Гваделупу
И почил
В сладкой дреме
И в истоме
В старом доме, На соломе
Набираясь новых сил.
И во сне меня фламинго
В Сан-Доминго
Пригласил.

Сергей Горный (1880–1949)

Валерий БРЮСОВ Жизнь

«О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика!
О Ломоносовых и Тредьяковских хор!
О Мерзляков, писавший столь же дико,
Как я сейчас — себе наперекор!
И людям невдомек: из-за каких укусов
Им позавидовал поэт Валерий Брюсов?

Даниил РАТГАУЗ

* * *

Без четверти в семь я ее полюбил,
А в семь, под мелодию весел,
В гондоле я с нею реку бороздил
И в семь с половиною бросил.

Без четверти в восемь другую узнал,
И в восемь мы были в гондоле.
Я тут же стихи ей о том написал,
Что я не люблю ее боле,

А в девять я письма застал на столе, —
Упреки рабынь недовольных…
Как мало, однако, мужчин на земле
И женщин как много гондольных!

Школа Брюсова

Мне давит шею узкий ворот,
И жгут удары каблуков…
Я твой поэт, кошмарный город,
И рву сплетения оков.

Я без сапог, в косоворотке
Уйду по гладкому шоссе.
Смотри, смотри — кусок селедки
Пристал к девической косе!..

Мы святость женщины забыли,
Шарами блещет магазин.
Гудя, снуют автомобили,
И страшен запах твой, бензин!..

Один, в мантилье, на кладбище
Я замолю свои грехи…
Смотри, смотри — с клюкою нищий
(Подам ему свои стихи).

Смотри, как четко в небе галка…
Смотри, пятно на сюртуке.
Смотрите, кисть у катафалка
И бледный волос на щеке.

Ты влил в отравленные вены,
Коварный город, жуткий яд…
И с той поры под сводом «Вены»
Всю ночь избранники сидят.

2

Перевод с греческого (впервые в русск<ой> поэзии).