Войска второго Белорусского фронта, отразив контратаку, стремительно заняли Белосток. На западном берегу Свислочи, где был создан мощный оборонительный рубеж и завязались ожесточенные бои, Абдусаломова вместе с другими пленными погрузили в эшелон и отправили в Германию.
Он не будет рассказывать о всех тех ужасах, которые пришлось пережить в концлагере. Во всех концлагерях было одинаково жутко, и вряд ли он сообщит что-нибудь новое.
Но время шло, а он оставался жив. И вдруг его переводят в другой лагерь. Вот об этом он хочет рассказать, потому что иначе невозможно понять всего того, что с ним случилось.
Новый лагерь находился километрах в ста пятидесяти от Берлина.
Он не верил своим глазам: вокруг стояли только таджики и узбеки, туркмены и киргизы, да еще казахи. Все, как и он, в лохмотьях, истощенные, жалкие, поддерживающие друг друга, чтобы не упасть, и не понимающие, зачем их сюда согнали.
И вдруг на деревянный помост, который не сразу разглядели, поднялся человек с густой, черной бородой, в чалме. Его длинный черный халат вылизывал наспех сколоченные доски. Человек прижал руки к груди и пропел, закатывая глаза:
— Бисмиллоху рахмону рахим...
Он читал молитву. Он просил аллаха сжалиться над несчастными, опутанными коммунистической пропагандой людьми, которые отныне возвращаются к вере и будут служить аллаху, как записано в коране.
Потом «вернувшихся к аллаху» погнали в баню и выдали зеленые робы, и накормили горячим супом.
А потом всех их разбили поротно и повзводно и выстроили на плацу.
Снова на помост поднялся чернобородый мулла, низко поклонился долговязому оберсту[18] в пенсне золотой оправой и обратился к строю военнопленных:
— Слушайте, мусульмане!
Оберст стоял, широко расставив ноги, по-бычьи втянув голову в плечи.
— Наши враги — русские! — выкрикнул он срывающимся фальцетом.— А все мусульмане— друзья! Мы протягиваем вам руку помощи. Зачисляем в Туркестанский легион великой германской армии! Хайль Гитлер!
Несколько голосов недружно ответили:
— Хайль!
Оберст ударил в ладоши.
Рассыпалась барабанная дробь.
Отделение эсэсовцев вынесло полковое знамя. На голубом полотнище с белой полосой, в белом кругу возле древка горел золотой полумесяц.
Потом какие-то младшие офицерские чины обошли строй «вернувшихся к аллаху» и вручили каждому нарукавные эмблемы с изображением минарета.
— Гот мит унс[19]!— кричал оберст и тыкал пальцем в бляху своего ремня.
Потом «обращенных к вере» заставили принять присягу и целовать знамя. А тех, кто отказывался, расстреливали.
Одна мысль тогда руководила им: выжить, найти способ вернуться к своим. И он стал легионером...
Абдусаломов замолчал.
Подполковник Шилов обменялся взглядом с Заозерным.
Конечно, они знали о Туркестанском легионе. Формирование его началось вскоре после разгрома немцев под Москвой. В то время гитлеровцы спешно основали марионеточную организацию, которая впоследствии стала называться «Туркестанским национальным комитетом». Прикрываясь целью борьбы за создание «единого туркестанского государства», этот комитет руководил подготовкой и засылкой шпионов и диверсантов в советский тыл. Насколько большое значение придавалось комитету и его легиону свидетельствует тот факт, что руководство ими осуществляли непосредственно остминистерство, занимающееся делами оккупированных территорий, имперская разведка «Абвер» и главное управление СС.
К этому времени, видимо, и относился рассказ задержанного агента.
Абдусаломов снова заговорил.
Им не сразу вручили оружие. С утра и до ночи зубрили коран и молились... А не так повернулся — плети. Не так посмотрел — в карцер. Не то сказал — расстрел перед строем. За попытку к бегству — пуля на месте... И снова зубрили коран, и молились, со страхом поглядывая на эсэсовские дубинки, не пропускавшие никого.
Шли дни и недели в беспрерывном молении и муштре. И вот однажды в лагерь приехал человек в черном костюме и черном галстуке, в ослепительно белой манишке и скрипящих штиблетах. Он был среднего роста, с густыми черными волосами. Точеное лицо его, бледное, как у европейца, тем не менее принадлежало сыну Востока. Надломились в улыбке бескровные, тонкие губы.
Человек в черном костюме был крупной фигурой. Его охраняли эсэсовцы, и сам оберст относился к нему почтительно.
— Вали Каюм-хан! — объявил он и выкинул вперед руку.— Хайль Гитлер!