Далее он пошел пешим, кланяясь каждой церкви, двери которых неизменно запирались. Захлопнулась на глазах у патриарха и дверь Столовой царской палаты, где собрались царь, бояре и архиереи. Там спорили: вставать или не вставать при его появлении. Решили не вставать. Никон вступил в палату, приказав нести впереди себя крест, и все встали. Царь сохранял вид судьи, стоя на высоком помосте перед троном. Слева от него были устроены сверкающие драгоценностями кресла патриархов. Алексей Михайлович, еле шевеля губами и показывая рукой, тихо просил Никона сесть справа от себя в углу на простую лавку. Патриарх оглянулся, как бы ища места, и громко ответил: "Благочестивый царь, не ведал я твоего намерения и потому места, на котором должен сидеть, с собой не принес, а мое место здесь занято. Но говори, чего ради призвал нас на собранное тобою здесь соборище?" К ужасу собравшихся царь спустился с помоста и стал на одном уровне с Никоном у стола, прося восточных патриархов рассудить его с покинувшим свой престол архипастырем.
В голове Никона мутилось от голода, он третий день не ел. Патриарх помнил, как Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский задавали ему вопросы через толмача, особенно интересуясь, зачем он писал о своих делах Константинопольскому патриарху Дионисию. Это рассматривалось чуть ли не как государственная измена. Царские клевреты митрополиты Сарский Павел, Рязанский Иларион и епископ Мстиславский Мефодий кричали на Никона так, что восточные патриархи пришли в замешательство и отложили заседание на другое утро. Отведенный на двор, Никон просил сообщить царю, что приехавшие с ним люди помирают голодной смертью, однако ответа не получил. Тогда патриарх стал кричать в окно на весь Кремль, как их морят голодом. Власти испугались, на двор привезли еду и питье с царского стола, но патриарх не принял: "Лучше есть яд, поданный с любовью, чем упитанного тельца, поданного с враждой"! Царь был оскорблен и жаловался восточным патриархам, но люди Никона смогли привезти с Воскресенского подворья свои продукты.
Утром 3 декабря на соборе стали читать грамоту Никона Константинопольскому патриарху, выбирая отмеченные места. Павел, Иларион и Мефодий сопровождали чтение выкриками, остальные светские и духовные стояли безмолвно. Царь беспокоился и, наконец, не выдержал: "Бояре, бояре! Что вы молчите и меня выдаете, или я вам не надобен?!" Некоторые сановники выступили вперед, но только князь Юрий Алексеевич Долгоруков [30] нашел несколько слев в защиту государя. "О царь! — заметил Никон. — Ты сих, предстоящих тебе и собранных на сию сонмицу, девять лет вразумлял, и учил, и к этому дню уготовлял, чтобы против нас говорили. Но все напрасно: не только сказать не могут, но и уст отверзнуть, тщетно учились! Однако я тебе, царь, совет даю: если повелишь им в нас бросать камни, то это они вскоре сотворят, а вот оговорить нас, хоть еще девять лет учи, не сумеют".
В ярости бросился царь на престол и, спрятав лицо, долго пребывал недвижим. Наконец встал и обратился к премудрому Лазарю Барановичу, архиепископу Черниговскому и Новгород-Северскому: "Лазарь, что ты молчишь и ничего не глаголешь, почто выдаешь меня в деле, в котором я на тебя надеялся?!" "О, благочестивый царь, — ответил Лазарь, выступив вперед и благоговейно приложив руки к груди, — как могу против рожна прать и как могу правду оговаривать или ей противиться?"
Алексей Михайлович задумался, положив руку на уста. Затем подошел к Никону и тихо сказал: "О, святейший патриарх, за что ты возложил позор и бесчестие на меня?" "Как?" — спросил Никон. "Когда ты поехал из обители своей сюда, то постился, исповедался и причастился, как бы готовясь к смерти и учиняя мне этим великий зазор". "Истинно, о царь, — отвечал Никон, — я все это сотворил, ожидая себе не только скорби и томления, но и саму смерть". "О, святче Божий, — стал уверять царь, — не только мне глаголемое тобой сотворить, но и мыслить нельзя за твои неисчетные благодеяния к дому моему, царице и чадам, когда во время мора ты великими трудами дом мой весь сохранил, как зеницу ока. За это ли твое благодеяние воздать тебе злом? Нет, не могу так даже помыслить!" "Благочестивый царь, — сказал Никон, удерживая его рукой, — не возлагай на себя таких клятв. Верь мне, что ты наведешь на меня все зло и беды, и скорби от тебя готовятся нам зело люты".
"А мне от тебя великий зазор, — сказал Алексей Михайлович, — что ты писал к Константинопольскому патриарху Дионисию, всячески укоряя нас". "Не я, о царь, — ответил Никон, — нанес вам зазор, но более ты сам себе нанес. Я писал брату своему Дионисию духовно и тайно, ты же все свои деяния обличил многим, собранным со всех концов земли". Самодержец продолжал говорить с патриархом мирно, выражая желание прекратить вражду. Никон слишком хорошо знал нрав Тишайшего, чтоб верить его минутному порыву: "Доброе дело выбрал ты, царь, если совершишь его, но знай, что не будет этого от тебя сделано, ибо гнев ярости твоей, поднявшийся на нас, хочет конец принять".
Главный грекофил отверг приводимые греками правила их "Кормчей книги", на основании которых его желали осудить. "Те правила не апостольские, не Вселенских и не Поместных соборов, — заявил Никон, — я тех правил не приемлю и им не внимаю!" "Те правила приняла святая апостольская Церковь!" — пытался возразить митрополит Павел. "Нет, — отвечал Никон, — тех правил в русской Кормчей книге нет, а греческие правила не прямые, те правила патриархи от себя самовольно учинили, а не из древних книг! Все, что написано после Вселенских соборов, — все враки, потому что печатали те правила еретики. Я же не отрекался от престола, клевещут греки на меня!"
Присутствующие помнили, как уже пытались осудить Никона по греческим правилам, а потом ученый чудовский монах Евфимий обнаружил, что правил, на которые ссылались греки, в греческих книгах нет! Конфуз дорого стоил греческим властям и российскому самодержцу, который вынужден был терпеть Никона еще несколько лет. Ныне, заполучив столь авторитетных церковных иерархов православного Востока, царь не желал отступать.
"Ведомо ли тебе, — говорили Никону, — что Александрийский патриарх, здесь пребывающий, есть судия вселенский?" "На Востоке и суди, — ответствовал Никон. — А я говорю, что в Александрии и в Антиохии патриархов нет! Ежели я живу не в Москве, то и они давно не бывали в своих епархиях". Патриарха Московского хотели заставить слушать греческие правила, он отказался: "Греческие правила не прямые, печатали их еретики". Российские архиереи, принявшие реформы Никона-грекофила, ужаснулись, ибо увидели, что сам патриарх стоит на позициях староверов.
Заявив, что судить его может лишь вся вселенная, Никон не знал точно, что Константинопольский и Иерусалимский патриархи отказались давать царю Алексею Михайловичу согласие на осуждение Московского архипастыря. Более того, видя, что Александрийский и Антиохийский патриархи увлеклись собиранием милостыни и на многие годы оставили свои епархии, владыки Иерусалимский и Константинопольский данной им властью извергли отступников Паисия и Макария из сана, а на место их назначили других людей. Не даром так испугались царь и его клевреты послания Никона патриарху Константинопольскому: гениальный полемист и без ответа из Царьграда выводил "соборище" на чистую воду.
"Ныне тебя, Никона, бывшего патриарха, — заявили Паисий и Макарий еще до вынесения приговора, — мы, святейшие патриархи, по правилам святых апостолов и святых отцов извержем, и отселе не будешь патриарх, и священная не действуешь, но будешь как простой монах!" "Сами вы неистинные патриархи, — отвечал Никон, — и слышал я, что на ваших престолах иные патриархи есть! Пусть великий государь укажет про то расследовать, а вы клянитесь на святом Евангелии, что сами патриархи". "Мы истинные патриархи, — отвечали в смущении греки, — и не изверженные, и не отрекались от престолов своих. Разве что турки в наше отсутствие учинили. А если кто-нибудь и дерзнул занять наши престолы неправильно и по принуждению турецкому, так это не патриархи, а прелюбодеи". Однако клясться на Евангелии Паисий и Макарий отказались. "С этою часа, — заявил Никон, — свидетельствуюсь Богом, не буду перед вами говорить, буду держать ответ только перед Константинопольским и Иерусалимским патриархами".
30. Личный друг Алексея Михайловича боярин князь Ю. А. Долгоруков командовал на стратегических направлениях войны с Польшей, Швецией и Крымом, участвовал в сотнях сражений, взял десяток городов, обеспечивал важнейшие переговоры, при необходимости подкрепляя аргументы саблей. На него царь мог положиться в осуждении Никона и подавлении восстания С. Т. Разина.