Филонов казался мне подвижником, аскетом, отдавшим искусству всего себя. Он неделями работал, совсем не выходя из своей конуры.
— Павел Николаевич, а как было бы хорошо, если б вы каждый день гуляли часа по два. Я уверена, это помогло бы и вашему творчеству! — посоветовала я.
Филонов ничего не ответил.
До встречи с людьми искусства вся моя жизнь была слита с книгами. Я работала в партийных издательствах. Убеждена была: как можно быстрее отправить большевистские книги туда, где их ждут, где они сумеют рассказать всю правду, — это самая нужная партийная работа.
А искусство? Я любила живопись, музыку, но это шло как-то рядом, не затрагивая всего существа.
Сейчас я столкнулась с творцами музыки, живописи, литературы. Все это поражало и вносило что-то новое в мою работу. Иногда мне казалось, что музыка или живопись могут сделать больше, чем какая-нибудь брошюра.
Все новые люди, связанные с искусством, появлялись то у Кати, то у Михаила Васильевича.
Наслушавшись музыки, стихов, разговоров, я утром бежала в издательство, по-прежнему готовая отдать все силы нашей книжной работе. Часто ловила себя на мысли: «Как хорошо звучал вчера Григ!»
Я работала не хуже, может быть, даже лучше, но как-то порывами. Бранила себя за лень, но я не ленилась. Просто узнала то, чего никогда не знала прежде.
Рано утром я бежала на Фонтанку и оставалась в издательстве допоздна. Мы все так работали.
Филонов узнал, когда я ухожу на службу. Нередко — выбежишь из дома, а он уже подходит к тебе с противоположной стороны улицы. Провожает в издательство, всю дорогу рассказывает о своих картинах. По вечерам он тоже иногда поджидал меня на набережной Фонтанки, и я, несмотря на усталость, шла домой пешком, а не ехала на конке. Хотелось, чтоб этот отшельник подольше бывал на свежем воздухе. И в наших длинных разговорах так странно перемежались мир книжника и мир художника[449].
Филонов влюблен был в живопись, он отдавал ей все помыслы. Голодный, плохо одетый, напишет какую-нибудь вещь и тащит ее к букинисту на Литейный проспект.
— Сколько же вам дадут за нее? — спросила я, увидев небольшую, великолепно написанную маслом картину.
— Копеек пятьдесят или семьдесят.
Я с ужасом смотрела на художника. Думала: пятьдесят-семьдесят копеек, а сколько же душевных сил, времени потратил он, чтобы сделать ее?! Но Павел Николаевич, словно желая порадовать меня, сказал:
— Были и такие, за которые мне платили рубль, а один раз даже три рубля!
<…> Я почти каждый день приходила к Матюшину переписывать рукописи Гуро. Тяжело переживал он смерть Елены. Иногда войдешь в кухню, а в комнате грустно поет скрипка.
<…> Меня поражала неиссякаемая энергия и работоспособность Матюшина. Ведь он же играл первую скрипку в оркестре Филармонии, преподавал в Народной консерватории, очень много работал как художник, а теперь еще развил кипучую издательскую деятельность. Михаил Васильевич выпустил «Садок судей II», готовил к изданию сборник «Трое»[450], посвященный памяти Елены Гуро. Меня торопил переписать на машинке все вещи Гуро: вместе с Катей они задумали выпустить ее сборник «Небесные верблюжата»[451].
Михаил Васильевич тратил на издание этих книг все, что зарабатывал. Но когда Малевич принес ему рукопись «Супрематизм»[452], а Хлебников — «Время мера мира»[453], он сделал невозможное, чтоб выпустить эти брошюры друзей. Так же была им выпущена «Проповень[454] о проросли мировой» Филонова.
Как только книжки выходили из типографии, он сам развозил их по магазинам и так горячо, так искренне радовался, если книга хорошо расходилась или приходили отзывы читателей на нее! В такие дни скрипка молчала, а маленькая квартирка Матюшина наполнялась друзьями. Они читали вслух, обсуждали только что появившуюся на свет книжку.
И приехавший из Москвы Маяковский очень хорошо и горячо говорил о творчестве Гуро. Высоченный, с громовым голосом, он носился из квартиры Матюшина в Катину. Сердито спорил с Филоновым о декорациях (Филонов оформлял его трагедию), доказывал, что тот не совсем правильно трактует его произведение. Принимался сам рассказывать, каким ему видится первое действие трагедии «Владимир Маяковский»[455].
<…> Бывают такие глубокие провалы в памяти. Могут месяцы, а иногда и годы уйти совершенно, не оставив никакого следа. <…>
Виновата была война. Шел 1914 год. Война изменила всех нас и всю нашу жизнь.
449
В картине П. Н. Филонова «Крестьянская семья (Святое семейство)», 1914, ГРМ, облику Девы Марии приданы черты О. К. Громозовой. См.:
450
Сборник «Трое», подготовленный Крученых, Малевичем и Матюшиным и посвященный памяти Е. Г. Гуро, вышел в августе 1913 года.
452
На средства М. В. Матюшина в принадлежавшем ему издательстве «Журавль» в 1915 году вышла книга К. С. Малевича «От кубизма к супрематизму» (на обложке поставлен 1916 год и не указано название издательства).
455
В очерке «О Владимире Маяковском» О. К. Матюшина пишет о своем участии в спектаклях футуристического театра: «На следующий день, придя к назначенному часу в театр, я в полутьме ничего не могла различить. Постепенно привыкнув к темноте, я заметила Филонова с кистью в руке, Гулливером шагающего по неоконченным холстам декораций». См.: